Дайана Джессап - Пес, который говорил с богами

— Что пишет? — спросил Чейз из-за компьютера.

— В основном свойственную ему чушь. Как можно всерьез относиться к такой ерунде? Как он вообще умудрился пропихнуть эту ахинею в научный журнал?

— Может, переспал с редактором? — с готовностью предположил Чейз. — Ну, и что мы придумаем на этот раз? Пошлем ему отравленную ручку или перейдем к более радикальным действиям? Он бросил тебе вызов, и если он поедет на симпозиум, а ты нет, у него будет перед тобой преимущество.

Севилл не ответил, обошел стол и сел на угол, с задумчивым отвращением оглядывая комнату.

— Нет, этого не будет, — тихо сказал он сам себе, — нет, не будет.

Его соперничество с Огэстом Котчем началось много лет назад, когда дерзкая статья молодого Севилла, написанная в ответ на публикацию старшего коллеги в престижном журнале по психологии поведения, незамедлительно вызвала снисходительный комментарий Котча. К большому удовольствию читателей, эти двое немилосердно препирались на страницах журнала около полугода. С тех пор ни один не упускал случая метнуть копье в другого.

Предмет спора был тривиален и неинтересен никому, кроме представителей академической науки. Для Севилла главным было то, что Котч не хотел уступить и дерзко высмеивал точку зрения Севилла. Для Джозефа Севилла не было ничего важнее в жизни, чем возможность всегда оставлять последнее слово за собой, поэтому ему не так важно было самому получить приглашение в Нидерланды, как то, чтобы туда не поехал Котч. Если бы не он, Севилл даже не стал бы думать о приглашении. Однако теперь, мрачно размышлял он, это вопрос жизни и смерти.

Пришла пора уделить немного времени и сил на достойный ответ. Он действительно не мог думать ни о чем другом, кроме того, как не допустить триумфа Котча на симпозиуме.

Всю жизнь Севилл делал то, что хотел, и очень немногие люди могли на него повлиять. Единственный сын миллионера, Севилл, принимая то или иное решение, не брал в расчет деньги. Он получил свои дипломы просто потому, что ему этого хотелось (отец называл дюжину лет его учебы прихотью и был, по сути, прав), и, добившись своего, не собирался заниматься скучной клинической практикой.

Он обнаружил в себе способности составлять заявки на гранты и быстро нашел удобную и приятную нишу в мире науки. Наделенный непомерным самолюбием и острым умом, он мало заботился о степенях, а его цели сильно отличались от амбиций коллег. Его окружали исполнительные подчиненные, он мог упражнять свой великолепный ум и манипулировать поведением живых существ и не требовал от своей профессии большего. Он с презрением смотрел на нескончаемые усилия, с которыми его менее обеспеченные коллеги делали карьеру и добивались финансирования, — он считал это бессмысленным занятием и столь же презрительно относился к фанатикам чистой науки, мечтавшим об открытии, которое потрясет мир. Его жизнь была гораздо легче и приятнее.

Он создал, как и мечтал, собственный, изолированный от реальности мир. Федеральный закон освобождал исследователей от ответственности за жестокое обращение с животными, и он мог творить в своем мире все, что хотел, и ни перед кем не отчитывался. Кроме того, директор Исследовательского центра была его любовницей, что обеспечивало Севиллу дополнительную защиту.

— Сэр, если помните, вы собирались встретиться с доктором Новак в четыре часа, — сказал Том, собираясь уходить. — Если захотите взглянуть на счет от «Пласко», он лежит у вас на столе, я смогу отправить его утром. — Том помедлил. — И не забудьте, что у Кристины в четверг день рождения.

Выведенный из задумчивости, Севилл, посмотрев на часы, издал вместо ответа невразумительное ворчание.

— Куда собрался? — спросил Чейз таким тоном, словно воспринимал уход Тома как некоторого рода жульничество.

— Я иду забрать «AL600» из мастерской. Ты не мог бы вечером накормить собак и почистить клетки?

Чейз нахмурился. Делая такое предложение в присутствии Севилла, Том определенно загонял его в ловушку. Больше всего Чейза бесило, что несмотря на невинное личико, Том хорошо знал, что подловил Чейза. Теперь ничего не оставалось — только с бодрым видом согласиться, не давая ассистенту повода для злорадства.

— Конечно, Том, я все сделаю.

Выходя из кабинета следом за Севиллом, Том не сомневался, что собаки останутся в эту ночь голодными.

Шли месяцы, и Дамиану казалось, что в его жизни никогда не было ничего, кроме этого места, этих людей и безумия. Затем внезапно электрошок, инъекции и анализы крови прекратились. Исследование закончилось, но Дамиан не мог об этом знать. Он знал только, что других собак отсюда забрали и он теперь — единственный постоялец. Вряд ли Дамиан должен был испытывать благодарность к Хоффману, который желал оставить его в живых, пытаясь таким образом вернуть долг.

Этолог не видел Дамиана с того момента, как отдал его Севиллу, но несколько раз спрашивал о нем, дабы убедиться, что с ним обращаются, как положено.

Дамиан был совершенно измотан. Он плохо спал. Несмотря на то что пол больше не бил током, Дамиан по-прежнему не доверял ему и целыми днями просиживал в металлическом ящике тридцать на сорок дюймов.

Он ждал Единственную.

Она скоро придет, он только должен ждать.

Дамиан остался совсем один — лишь Том приходил утром и вечером, без единого слова кормил его и чистил клетку. Сотрудники лаборатории были заняты мыслями о приближающихся отпусках. В последние дни они практически не работали, заходили друг к другу в гости, сидели на столах, курили, нарушая все правила, и пили кофе, пока Том чистил и ремонтировал оборудование, вежливо улыбаясь их остротам.

Севилл отправился в ежегодное осеннее путешествие в Мексику вместе с Новак, которая, получив от Элизабет письменное заявление, засунула его поглубже в стол. Чейз со своей девушкой отправился на виндсерфинг в устье холодной реки Колумбия. Том, как обычно, не делился своими планами. Собаку нельзя было оставлять в лаборатории, поэтому ассистент Севилла получил разрешение временно перевести Дамиана в общие клетки, где о нем будут заботиться до возвращения персонала.

Вернувшись на псарню, Дамиан свернулся в углу и стал терпеливо ждать. Ждал Единственную. Ждал Севилла. Севилл теперь был главным в его мире, поэтому, естественно, мысли собаки крутились вокруг него. Его инстинкт стаи требовал подчинения вожаку, и он пытался этому инстинкту следовать. Но о девушке Дамиан думал гораздо чаще; когда открывалась дальняя дверь или слышались чьи-то шаги, его уши вставали торчком, глаза загорались надеждой и терпеливым ожиданием. Она придет. Он не умел сомневаться.

Дамиан ел очень мало, а еще он начал грызть переднюю лапу. Ему было необходимо двигаться, что-нибудь делать, он не мог сидеть спокойно. Вся его энергия, энтузиазм и жизненная сила, интеллект и любознательность, великолепная мощь молодого бульдога не находили применения — и все же требовали выхода. Поэтому он грыз левую переднюю лапу, взвизгивая от боли, пока не пришли лаборанты и не надели ему на шею пластиковый конус, лишив его последней радости. Никто не заметил, что ошейник не позволяет ему дотянуться до носика автопоилки. Дамиан, не найдя ничего необычного в таком наказании, стоически терпел, свернувшись в своем углу. Он ждал, мучился от жажды и слушал непрерывный лай сокамерников.