Никита Карацупа - Записки следопыта

Я свернул с просеки и стал пробираться топкой чащобой — так, напрямую, быстрее. Да и проверить этот глухой участок тайги не мешало. Я ступал по заросшему мхами, пружинившему под ногой торфянику, — из него сочилась рыжеватая, точно с ржавчиной, вода. А дальше начиналась и вовсе непроходимая топь, — я взял левее, углубившись в таежные заросли. Я с трудом пробивался сквозь причудливо переплетавшиеся ветвями кусты, ноги по щиколотку погружались в раскисшую от вечной сырости землю, влажный воздух был насыщен запахом плесени, гнилой листвы…

Я уже жалел, что забрался в такие места. Привалившись к сухому дереву, немного передохнул, огляделся, слушая лесную тишину. Нет, не тишину. Мой напряженный слух уловил доносившийся издалека едва различимый треск сучьев. Точнее, хруст: вот еще и еще раз хрустнул валежник: так он хрустит под осторожной ногой человека.

Кто там? В любом случае надо проверить. Стараясь действовать бесшумно и быстро, я стал пробираться туда, откуда донеслись насторожившие меня звуки. Но как найти человека в такой чаще? Он будет совсем рядом, а ты пройдешь мимо и не заметишь его. Однако знал я и другое. Как бы ни был осторожен неизвестный, он не сможет пройти по тайге, не оставив следов.

«Работала» развитая пограничной службой интуиция, вел многолетний опыт. Свеженадломленная ветка, потревоженный ворох листвы под кустом, кусочек грязи, прилипший к преграждавшему дорогу дереву, — все это сообщало мне, что здесь только что прошел человек. И не просто человек — нарушитель границы; было ясно, что незнакомец таится в чаще по-звериному, именно прячется в таежной трущобе. «Придется, приятель, тебе со мной встретиться, — усмехнулся я. — Посмотрим, каков ты есть, любитель лесной природы!»

Я двинулся дальше и вскоре в открывшейся таежной прогалине увидел незнакомого человека, высокого роста, плотного сложения, одетого в ватник, — на шее у него висел автомат. Словно почувствовав на себе мой взгляд, неизвестный остановился, настороженно озираясь по сторонам.

Я крепко сжал свое оружие. У меня тоже был автомат, еще, конечно, маузер: выхватить его — секунда: мало ли как сложится бой. «Как поступить?» — между тем думал я. Решение, как и всегда бывало в критический момент, пришло быстро. Нужно, таясь, как можно ближе подойти к противнику и только тогда попытаться его обезвредить.

Я снял сапоги, сбросил шинель. Двигаясь стремительно и бесшумно, я, шаг за шагом, сокращал разделявшее нас расстояние, стремясь приблизиться к неизвестному вплотную. В тишине гулко отбивало удары мое сердце…

Таившийся в тайге человек поминутно останавливался и, держа автомат наготове, вслушивался в тревожившие его шорохи. Это была осторожность преследуемого зверя, в такой ситуации особенно опасного, готового к нападению.

Ситуация эта была для меня не из лучших. Мне предстояло одному брать матерого бандита, готового встретить меня автоматным огнем. Но у меня было свое преимущество: чувство долга и неуклонная воля к победе, душа, закаленная в бесчисленных схватках с врагом. Упорно, метр за метром, приникая к деревьям, скрываясь за кустарником, я сокращал расстояние, отделявшее меня от незнакомца. Вот он, совсем рядом!

Незнакомец обернулся. Таясь за ветками, я различал его злые, почти белые глаза. Лицо было бледным от напряжения. Он остановился, оглядывая кусты, прислушиваясь. Как видно, не заметив ничего подозрительного, успокоился, присел на поваленное дерево.

«Брать немедленно!» — мысленно отдал я себе приказ. Еще мгновение — и… Под ногой у меня хрустнул гнилой сучок.

Неизвестный вскочил, вскинув автомат, пригнулся. На какое-то мгновение мы встретились взглядами… Но прежде чем он успел нажать на спусковой крючок, я метнулся в сторону и укрылся за толстым деревом. Его автоматная очередь прогремела одновременно с двумя моими выстрелами, — мой верный маузер меня не подвел: бандит упал. Через мгновение я понял, что он всего лишь легко ранен. Противник мой откатился за корявый пень и приготовился к бою, — сдаваться он не собирался.

Не раз приходилось мне встречаться с таким вот осторожным, готовым на все врагом, и я знал, что победить в таких случаях помогают выдержка, хладнокровие.

Я спокойно сказал:

— Сдавайся, пока тебя не уничтожили. Здесь, близко, мои товарищи.

В ответ прогремела автоматная очередь, пули защелкали по кустарнику, вонзились в дерево, за которым я укрывался, срезанная одной из них острая щепка оцарапала лицо.

Из-за пня доносились ругательства.

— Сдавайся! — повторил я. — На что ты рассчитываешь? Все, конец. Сейчас прибегут на выстрелы пограничники.

— Убирайся отсюда! — исступленно кричал бандит. — Сейчас ты свое получишь.

Я молчал.

— А может, договоримся? — сказал он неожиданно мирным, вкрадчивым тоном. — Слышишь, пограничник?

— Сдавайся! — жестко сказал я. — Предупреждаю в последний раз.

В ответ опять автоматная очередь.

Пора было прекращать этот опасный поединок.

Я снял фуражку и высунул краешек ее из-за дерева. Бандит не замедлил открыть огонь. Я незаметно бросил простреленную фуражку — так, что она покатилась к пню, за которым укрывался мой враг. Но опытный и осторожный противник продолжал лежать в своем укрытии.

Я терпеливо ждал. Должен же он увериться в своей победе. И наконец, на какую-то долю секунды противник мой приподнял голову над пнем.

Точным выстрелом я сразил его наповал. Бандит выкатился из-за пня и лежал недвижимо.

Убедившись, что незнакомец мертв, я присел на пень, отер кровь, сочившуюся из ссадины на щеке. Неужели это тот самый главарь, из-за которого ранен, а может быть, и умер уже мой Ингус? Вот как свел меня с ним случай. А может, не случай?…

Теперь только я услышал, что к месту боя спешат — ломятся по чащобе люди. Это был отряд майора Кислова — увы, опять опоздавшего.

Как показал допрос задержанных, убитый мной неизвестный действительно был их главарем.

Исхудавший и грустный лежал Ингус. Я ухаживал за ним, не спал ночей, но рана его заживала медленно. Ветеринарный врач считал, что Ингус не сможет снова работать на границе. На душе у меня было тяжело, и дело не только в том, что лишался я своего незаменимого помощника. Я понимал, как буду без моего Ингуса одинок.

Пограничники за нас переживали и старались меня не тревожить. На границу я выходил редко.

Ингус терпеливо переносил страдания и порой так глядел на меня своими умными глазами, будто бы он, несмотря на боль и слабость, сочувствовал мне — что, вот, я из-за него мучаюсь, — мы на границу теперь не ходим, а как там без нас? То, что именно так понимал я взгляд Ингуса, говорю не для красного словца: я нисколько не стремлюсь своего четвероногого друга очеловечить. Ингус был воспитан как боевой пограничный пес, граница была всей нашей жизнью, и в таких условиях, постоянно находясь рядом, работая вместе со мной, Ингус умел чувствовать и понимать тоньше иных людей.