Борис Рябинин - Друзья, которые всегда со мной

Надо было срочно возвращаться за остальными ящиками — разговаривать некогда, и Марков тем же часом повернул упряжку назад.

Ночь темным-темна, но то ли Марков уже привык к темноте, то ли глаза у него стали как у кошки, он издали увидел жалкую, скорченную фигуру караульщика, прикорнувшую на ящиках.

— Зазяб, поди? На-ко, укройся… — Сняв свой мятый, изжеванный собаками, с многочисленными отверстиями от собачьих клыков тулупчик, протянул часовому. Сам остался совсем в легкой одежонке, шубейке на рыбьем меху, лет которой, наверное, было побольше, чем им обоим, вместе взятым.

— А ты?

— А я замерзну, пробегусь, мне можно…

Ему все можно! Он и на морозе ухитрялся работать без рукавиц; при своем тщедушном виде и низкорослости Марков отличался удивительной работоспособностью и выносливостью, терпением.

— Хоп-хоп! Но-о! Что вы, язви вас! Заленились!

Собаки не шли, упряжка не двигалась. Сани качнулись в одну сторону, в другую… Нейдут! Примерзли, что ли?

— Хох-хоп!

Забастовали. Выбились!

— Придется, брат ты мой, разделить еще пополам, — примирительно сказал Марков, — ничего не получается. Умаялись. Через гору не прыгнешь. Шибко торопились, чуешь? Нас-то дождешься али, может, поедешь? Не унесут твои ящики… — Солдат молча мотнул головой. Это могло означать что угодно, но Марков понял.

Последнюю ездку сделали вдвое медленнее, хотя груза было лишь четверть того, что взяли вначале. Наверное, чересчур резво взяли сперва, вот и надорвались; хотя, если подсчитать, прикидывал Марков, туда да назад, да снова туда, да еще раз туда, пожалуй, километров сорок наберется, да по рыхлому снегу, в который собаки проваливались с головой… как не умаяться! Еще хорошо, что хоть это сумели. Приказ выполнили, привезли.

Собаки сдали и шли мелкой трусцой, понурив головы. Даже задира Тюбик перестал ворчать. Обычно неутомимый, Марков чувствовал себя так, будто на себе тащил всю дорогу весь груз. Напарник не издавал ни звука и не шевелился, завернувшись с головой в марковский тулупчик, спиной к ветру.

— Хох-хоп, давай, давай! Скоро уж…

Когда подъезжали к заводу, сзади на дороге поднялась снежная вьюга. Начало светать, и в голубом зарождающемся свете увидели: пришел снегоочиститель. Он поднимал снежный вихрь. За ним двигались грузовики. Шла подмога! Миссия упряжки Маркова была закончена.

У Маркова оказалось отморожено ухо, солдату пришлось растирать руки, щеки. Прошло полсуток, как они начали свой рейс. Может, не стоило ради нескольких часов принимать такую маету?

— А на фронте сколько час стоит? Минута? То-то… — убеждал Марков себя и товарища. Наверное, он был прав. Иначе их не послали бы, не заставили провести бессонную ночь на морозе.

Марков чувствовал, что был несправедлив к собакам, потребовав от них слишком много, навалив груза сверх нормы, — они были совершенно измучены; даже еще пустил в дело хлыст, который обычно никогда не брал с собой; и теперь хотел загладить свою вину. Показал хлыст: «Видишь, Тюбик? Видите, ребята? — и зашвырнул его в сугроб. Больше не буду, честью клянусь. Не серчайте! Уж простите старика…» А собаки? Разве они помнят зло, если оно исходит от близкого человека! Они уже виляли хвостами…

Маркова и его напарника (теперь он мог отлучиться, сдали все честь честью) повели в столовую. Вскоре они выходили оттуда распаренные, разомлевшие. Собаки были тоже покормлены — им принесли остатков из столовой, отдышались, перестали работать боками, как кузнечными мехами. Косматый Тюбик снова обрел уверенность и власть над остальными и поблескивающими желтыми бусинами вопросительно поглядывал на каюра. «Все ли еще?» — спрашивал этот взгляд. Марков посидел около упряжки на колоде, потом, оглянувшись и обнаружив, что их окружают люди, поднялся, встряхнулся, как курица, слетевшая с насеста, и бодро сказал вожаку:

— У Гитлера что не хватает? Знаешь? Коли знаешь, покажи народу…

В один из дней Сергей Александрович, зная мою страсть к передвижению и жадный интерес ко всему необычайному, пригласил сопровождать его в поездке по «огненному кольцу» — Уральской энергетической системе, иначе говоря, линии высокого напряжения, соединяющей все предприятия и города Урала; нет, конечно, не по всей линии, это было бы просто невозможно, а по той ее части, которая находилась под наблюдением моего друга. Он ехал с инспекторской целью: на одном участке все время происходили какие-то мелкие нарушения, хотя в целом линия считалась исправной и регулярно подавала ток заводам и фабрикам.

Кому приходилось много ездить по Уралу, тому, конечно, запомнились ажурные серебристые вышки-опоры на вершинах гор, перебрасывающие одна к другой бесконечные нити проводов; эти великанши-вышки шагают по хребтам и долинам, перешагивают через широкие реки, и все дальше-дальше уходят провода, кажется, нет им конца. Они стали обязательной деталью пейзажа. По ним, этим бесконечным артериям, вознесенным высоко над землей, непрерывно пульсирует «кровь» промышленности — электрическая энергия, заставляющая крутиться станки, зажигающая лампочки в квартирах, выплавляющая сталь, выполняющая на бесчисленных предприятиях поистине титаническую работу…

Можно представить, какое значение имела бесперебойная работа этой системы в военное время!

Мы выехали рано поутру. Я, конечно, ехал не праздным наблюдателем: обычно в таких поездках рождались корреспонденции и репортажи, рассказывающие о жизни края и его тружеников.

День только разгорался, из-за гор вылезало солнце, ласковая сизая марь начинала рассеиваться, открывая голубые дали с набегающими друг на друга горными хребтами и ломаной линией горизонта, когда мы очутились на просеке высоковольтной линии.

Широкая, прямая, распахнутая, словно раздвинувшая сосновый бор, просека казалась дорогой, созданной для какого-то великана… Да она и была дорогой великана — электрической энергии! На мартовском чистом снежке хорошо видна была тропка, которую протоптали обходчики ЛЭП [6] ЛЭП — линия электропередачи. . Виляя между мачтами, она постепенно терялась, сливаясь с белизной укрытой зимними одеждами земли.

Ни с чем не сравнимое ощущение — стоять вот так на возвышении, над океаном леса, смотреть и видеть родимый край, что раскинулся бесконечно знакомой и беспредельно дорогой картиной! «Родная земля всегда прекрасна…» Хорошо сказано! И кто-то пытается посягнуть на все это, отнять? Нет, нет, никогда! Много их было, зарившихся на наши богатства, все уходили ни с чем. Сейчас мила и дорога была каждая мелочь, каждая черточка этой картины — и вон та дальняя дорога, и дымки, что курятся за лесом, вероятно, признак деревни…