Джеймс Хэрриот - Собачьи истории

— Ну как тут? — спросил я.

Он не ответил, и, подойдя к нему, я потрогал его за плечо. Эффект был потрясающим. Тристан взвился в воздух, извернулся штопором и уставился на меня.

— Господи помилуй, Джим! Ты меня чуть не угробил. Из-за этих чертовых затычек я ничего не слышу — кроме воя, естественно. Он всюду просочится.

Я опустился на колени рядом с Лабрадором и осмотрел его. Все было в полном порядке, но, если не считать слабого глазного рефлекса, я не обнаружил никаких признаков скорого пробуждения. И все время через краткие промежутки раздавался пронзительный вой.

— Что-то он не спешит прийти в себя, — сказал я. — И так весь день?

— Именно, что так. Ни малейшего изменения. И не трать ты сочувствия на этого черта: дерет себе глотку, нежится у огня и знать ничего не знает. А мне каково? Слушаю его час за часом, все нервы мне истрепал. Еще немного, и придется тебе меня тоже усыпить. — Он запустил трясущиеся пальцы в волосы, а на щеке у него задергалась жилка.

Я взял его под руку.

— Пошли, тебе надо поесть. Сразу себя лучше почувствуешь.

Он, не сопротивляясь, позволил увести себя в столовую.

Зигфрид за чаем был в превосходной форме. Он лучился энергией и завладел разговором, однако ни разу не упомянул о пронзительных вокализах, оглашавших дом. А вот Тристан явно не мог от них отключиться.

Когда мы поднялись, Зигфрид положил ладонь мне на плечо.

— Не забудьте, у нас сегодня заседание общества в Бротоне, Джеймс. Старик Ривз о заболеваниях овец — обычно он блестящ. Жаль, что ты не можешь поехать с нами, Тристан, но боюсь, тебе придется посидеть с собакой, пока она не очнется.

Тристан содрогнулся, как от удара.

— Нет, я больше не могу сидеть с этим чертовым псом! Я из-за него свихнусь!

— Боюсь, другого выхода нет. Джеймс или я подежурили бы около него, но нам нельзя пропустить заседание. Это произвело бы неблагоприятное впечатление.

Тристан, пошатываясь, вернулся в гостиную, а я надел пальто. На крыльце я остановился и прислушался. Пес выл по-прежнему.

Заседание общества прошло очень успешно. Проводилось оно в одном из роскошных отелей Бротона, и, как обычно, наиболее интересными были разговоры ветеринаров в баре после конца заседания. Испытываешь такое умиротворение, слушая рассказы о трудностях и ошибках своих коллег — особенно об ошибках.

Я развлекался тем, что старался угадать, о чем с таким оживлением беседуют те или иные группы, на которые разбились люди в переполненном помещении бара. Вот тот оратор вдруг нагнулся и сделал несколько рубящих движений ребром ладони — это он кастрировал стоящего жеребенка. А вон тот вытянул руку и шевелит пальцами — почти наверное, он помогает жеребящейся кобыле, корректирует положение передней ноги. И без малейших усилий. Как легки и просты самые сложные операции в теплом баре после двух-трех рюмочек!

Только в одиннадцать мы, наконец, разошлись по машинам и разъехались по своим уголкам Йоркшира — кто в большие промышленные города Уэст-Райдинга, кто в курортные городки на восточном побережье, а мы с Зигфридом весело возвращались по узкому шоссе, которое, извиваясь между каменными стенками, вело в Северные Пеннины.

Я виновато подумал, что все это время ни разу не вспомнил о Тристане и его бдении. А! Конечно же, его мучения уже позади и пес давно умолк. Но в Дарроуби, выпрыгнув из машины, я замер с поднятой ногой: из Скелдейл-Хауса донесся приглушенный вой. Не может быть! Время за полночь, а пес так и не очнулся? Ну а Тристан? Мне стало жутко при мысли, в каком состоянии я его найду. И дверь гостиной я отворил с содроганием.

Кресло Тристана выглядело островком в море пустых пивных бутылок. К стене был прислонен перевернутый ящик, а Тристан сидел выпрямившись, и вид у него был чрезвычайно серьезный. Я пробрался к нему, лавируя между бутылками.

— Очень было скверно, Трис? Как ты?

— Могло быть хуже, старина, могло быть хуже. Едва вы укатили, я сбегал к «Гуртовщикам» за ящиком пивка. Совсем другое дело! На третьей, а может, на четвертой чихать мне стало на псину — правду сказать, я ему подвывал уж не знаю сколько времени. Мы недурно скоротали вечерок. Да и вообще он уже приходит в себя. Видишь?

Пес поднял голову, глаза у него стали осмысленными. Вой прекратился. Я подошел, погладил его, и длинный черный хвост задергался в попытке дружески завилять.

— Так-то лучше, старичок, — сказал я. — Но уж теперь веди себя прилично. Дядюшка Тристан достаточно от тебя натерпелся!

Лабрадор, словно в ответ, тут же с трудом поднялся, сделал несколько неверных шагов и рухнул на бутылки.

В дверях возник Зигфрид и брезгливо посмотрел на Тристана, который все еще сидел очень прямо с торжественным выражением на лице, а потом перевел взгляд на барахтающегося среди бутылок пса.

— Во что ты превратил комнату? Неужели нельзя было обойтись без оргии? Ведь, кажется, ничего трудного от тебя не требовалось!

При звуке его голоса Лабрадор кое-как встал на ноги и самоуверенно попытался подбежать к нему, повиливая при этом дрожащим хвостом. Далеко он не пробежал и снова плюхнулся на пол, а к ногам Зигфрида тихо подкатилась бутылка.

Зигфрид нагнулся и погладил глянцевитую черную голову.

— Милый, ласковый пес. И в нормальном состоянии, вероятно, очень хорош. Утром он совсем оправится, но вопрос в том, что с ним делать сейчас. Оставить его разгуливать здесь мы не можем — он того и гляди сломает ногу. — Зигфрид испепеляюще взглянул на Тристана, но тот и бровью не повел, а продолжал сидеть даже еще более прямо и неподвижно, точно прусский генерал. — Знаешь, забери-ка его на ночь к себе в комнату. Нам совсем ни к чему, чтобы он себе что-нибудь повредил. Да, так будет лучше всего — он переночует у тебя.

— Благодарю тебя, от всего сердца благодарю, — произнес Тристан ровным голосом, по-прежнему глядя прямо перед собой.

Зигфрид несколько секунд щурился на него, потом отвернулся.

— Ну так убери этот мусор, и пошли спать.

Наши с Тристаном комнаты соединялись дверью. Моя была большой, квадратной, с высоким потолком, камином с колонками и двумя изящными нишами по сторонам, как и в гостиной внизу. Ложась там спать, я всегда ощущал себя немного герцогом.

Комната Тристана прежде служила гардеробной. Была она длинной, узкой, и его скромная кровать застенчиво пряталась в дальнем ее конце. Ковра на ровных лакированных половицах не было, и я уложил пса на одеяла. Глядя сверху вниз на тонущее в подушке измученное лицо Тристана, я поспешил его успокоить:

— Он уже уснул, как младенец, и наверняка проспит до утра. Так что воспользуйся заслуженным отдыхом.

Я вернулся к себе, быстро разделся и нырнул в постель. Уснул я сразу же, а потому не знаю, когда именно за стеной поднялся шум. Во всяком случае, я внезапно проснулся, а в ушах у меня звенел гневный вопль. Послышались шуршание, глухой стук и новый отчаянный вопль Тристана.