Джеймс Хэрриот - Собачьи истории

А моя удовлетворенная улыбка превратилась в застывшую гримасу: я не спускал глаз с Венеры, и мне казалось, что она не дышит. Сердце у меня екнуло, но я постарался взять себя в руки, я очень нервный анестезиолог, чем отнюдь не горжусь. Даже теперь, когда мне доводится присутствовать при операции, которую делает какой-нибудь мой молодой коллега, я поддаюсь дурной привычке, кладу ладонь на грудную клетку пациента над сердцем и на несколько секунд испуганно каменею. Я понимаю, как раздражает молодых ветеринаров моя заразительная тревога, и вполне готов к тому, что в один прекрасный день меня попросят выйти вон, но ничего с собой поделать не могу.

Глядя на Венеру, я по обыкновению твердил себе, что опасности никакой быть не может. Дозу она получила правильную, а пентотал часто дает такой эффект. Все идет нормально. Но, черт подери, скорее бы она задышала по-настоящему!

Сердце, во всяком случае, еще билось. Я несколько раз нажал на ребра — никакого результата. Прикоснулся к невидящему глазу — рефлекса нет. Мои пальцы нервно забарабанили по столу, я нагнулся над собачкой, сознавая, что Джимми следит за мной столь же пристально. Его глубокий интерес к ветеринарии возник из любви к животным, фермерам и загородным прогулкам, однако не последнюю роль играл и еще один элемент: то его отец вел себя очень смешно, то с его отцом приключалось что-нибудь очень смешное.

Каждый день сулил веселые сюрпризы, и безошибочный инстинкт подсказывал моему сыну, что вот-вот самые смелые его ожидания оправдаются.

И он не ошибся: внезапно я сдернул Венеру со стола, несколько раз безрезультатно потряс ее у себя над головой, а затем понесся с ней по коридору. Сзади доносился дробный топоток маленьких ног.

Распахнув боковую дверь, я вылетел в сад, остановился было на дорожке… — нет, места тут не хватит… — и, прибавив рыси, выскочил на лужайку.

Собачку я опустил на траву и застыл рядом на коленях в молитвенной позе. Я вглядывался, вглядывался, слыша, как гремит мое сердце, но грудная клетка ни разу не дрогнула, а глаза остекленело смотрели в никуда.

Нет, не может этого быть! Я схватил задние лапы Венеры обеими руками и начал вертеть ее над головой. То выше, то ниже, но с невероятной быстротой, вкладывая в это движение все мои силы. Теперь такой способ реанимации, кажется, вышел из моды, но тогда он весьма уважался. И во всяком случае снискал полное одобрение моего сына, который от хохота повалился на землю.

Когда я прервал свое занятие и уставился на по-прежнему неподвижные ребра, Джимми крикнул:

— Папа, еще! Ну, папа!

И почти тотчас Венера вновь взмыла в воздух, как птица, и закружилась над головой его отца.

Это превосходило все самые смелые надежды! Возможно, Джимми не сразу решился пренебречь лишним куском хлеба с джемом ради того, чтобы понаблюдать, как его отец будет лечить очередную собачку, но теперь его самоотверженность была вознаграждена. И как!

Я и сейчас вновь переживаю эти минуты — напряжение всех сил и ужас при мысли, что моя пациентка погибнет по самой нелепой причине, и в ушах у меня — заливистый смех Джимми.

Уж не знаю, сколько раз я останавливался и опускал неподвижное тельце на траву и тут же вновь начинал вертеться с ним, но наконец в одну из пауз грудная клетка судорожно приподнялась, а глаза заморгали.

Со стоном облегчения я упал ничком на прохладный дерн и смотрел, смотрел сквозь зеленые травинки, как дыхание становилось нормальным, как Венера начала озираться и облизывать губы.

Встать на ноги я не решался — старая садовая ограда все еще кружилась в вальсе и вряд ли мне удалось бы сохранить равновесие.

— Папа, ты больше вертеться не будешь? — разочарованно спросил Джимми.

— Нет, сынок, не буду! — Я сел и притянул Венеру к себе на колени. — Больше не надо.

— Вот смехотура! А зачем ты вертелся!

— Чтобы собака снова задышала.

— И ты всегда так делаешь, чтобы они дышали?

— Слава богу, нет! Очень редко. — Я медленно поднялся с травы и отнес Венеру в операционную.

Когда туда вошел Джош Андерсон, Венера уже почти совсем оправилась.

— Она еще чуть-чуть пошатывается после анестезии, — сказал я. — Но это скоро пройдет.

— Вот и хорошо. А эта проклятая косточка, вы ее…

— Все в полном порядке, мистер Андерсон.

Я раздвинул челюсти Венеры, и маленький парикмахер попятился.

— Видите? — спросил я. — Все чисто.

Он радостно улыбнулся.

— А хлопот вам с ней много было?

Родители воспитывали во мне правдивость в ущерб сообразительности, и я чуть было не выложил все подробности. Но с какой стати расстраивать столь впечатлительную душу? Если Джош узнает, что его собачка довольно долго оставалась на самом пороге смерти, это не доставит ему никакой радости и не укрепит его доверие ко мне. Я сглотнул.

— Ну, что вы, мистер Андерсон. Простейшая операция.

Святая ложь! Но я чуть ею не подавился, и оставила она горький привкус вины.

— Замечательно, ну, замечательно! Спасибо, мистер Хэрриот!

Он нагнулся к собаке и покатал прядку шерсти между пальцами. И что это у него за привычка?

— Так ты по воздуху летала, Венерочка? — рассеянно пробормотал он.

У меня по коже побежали мурашки.

— А как… а почему вы так подумали?

Он поднял на меня глаза — большие таинственно-глубокие глаза.

— Ну-у… Сдается мне, будто ей кажется, что она во сне летала. Такое вот у меня ощущение.

Допивать чай я отправился в некоторой задумчивости. Летала… летала…

Две недели спустя я вновь уселся в кресло Джоша и стиснул зубы в ожидании пытки. К моему вящему ужасу он сразу взял беспощадную машинку, хотя обычно начинал с ножниц и постепенно переходил от скверного к худшему. На этот раз он прямо вверг меня в пучину страданий.

Пытаясь заглушить боль, я начал разговор в несколько истерическом тоне.

— Как… ой!.. поживает Венера?

— Отлично, — Джош нежно улыбнулся мне в зеркале. — Какой была до этого случая, такой и осталась.

— Ну… о-ох-а-а-а… я никаких осложнений и не ожидал. Пустяк… а-о-а… я же сразу сказал.

Неподражаемым движением кисти Джош выдрал еще пучочек.

— Самое-то главное, мистер Хэрриот, в том, чтобы своему ветеринару верить. Я ведь знал, что наша собачка в умелых руках.

— Э… благодарю вас, мистер Андерсон… ай-е-е… очень лестно это слышать. — Мне действительно было приятно, однако ощущение виноватости не исчезало.

Весело болтать, созерцая в зеркале собственные гримасы, не так уж легко, и я попробовал сосредоточиться на чем-нибудь еще — прием, которым я пользуюсь у зубного врача, хотя и без особого успеха. Тем не менее, пока машинка маленького парикмахера продолжала выдирать клок за клоком, я усердно прикидывал, чем мне в первую очередь следовало бы заняться в саду. Газоны давно необходимо подстричь, и надо выбрать часок на прополку. Я уже взвешивал, не пора ли дать подкормку помидорам, когда Джош положил машинку и взял ножницы.