Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы

Джимми, увидев их, не засмеялся. Он взял их в руки с благоговением, а когда надел, в его манере держаться произошла разительная перемена. Бойкий коренастый мальчуган, он расхаживал в своих плисовых гетрах и новых сапожках, точно все тут принадлежало ему. Он притоптывал, стучал каблуками, плечи расправил, как мог шире, а в его «э-э-эй» слышались властные ноты.

Озорником я Джимми не назвал бы, и уж, конечно, в нем не было ни жестокости, ни страсти к бессмысленным разрушениям, однако сидел в нем бесенок, как, по-моему, и положено мальчишкам. Ему нравилось поступать по-своему, и он любил меня дразнить, хотя, вероятно, сам того не сознавал.

Если я говорил: — «Этого не трогай!», он старался держаться от указанного предмета подальше, но позже слегка проводил по нему кончиками пальцев. Назвать его непослушным в подобном случае было все-таки нельзя, и тем не менее он доказывал себе и нам свою независимость.

Так, он не упускал случая воспользоваться моментом, если я оказывался в стесненном положении. Вот, например, в тот день, когда мистер Гарретт привел свою овчарку. Пес сильно хромал. Я водворил его на стол, и тут в окне, выходившем в залитый солнцем сад, возникла круглая головенка.

Я ничего против не имел: Джимми часто наблюдал, как я работал с мелкими животными, и мне даже показалось немного странным, что он не прибежал в операционную.

Далеко не всегда легко установить, почему собака охромела, но на этот раз я обнаружил причину почти мгновенно. Когда мои пальцы слегка сжали внешнюю подушечку левой лапы, пес дернулся, а на черной поверхности проступила капелька лимфы.

— У него тут сидит какая-то заноза, мистер Гарретт, — сказал я. — Возможно, колючка. Сейчас я сделаю местную анестезию и доберусь до нее.

Я начал наполнять шприц, и вдруг заметил в углу окна коленку. «Нет, Джимми, конечно, не станет карабкаться по глицинии!» — успокоил я себя, подавляя раздражение. Забава эта была опасной, и я строго-настрого запретил ему лазить по стеблям этого красивого растения, обвившего дом со стороны сада. Хотя у земли стебли были толщиной в ногу взрослого мужчины, выше, поднимаясь к окошку ванной и дальше к черепичной крыше, они становились совсем тонкими.

Ну, конечно, он себе ничего такого не позволит! И я сделал укол в лапу. Современные анестезирующие средства действуют стремительно, и уже на второй минуте пес не ощутил ни малейшей боли, когда я сжал пострадавшую лапу.

— Поднимите его ногу и крепко ее держите, — распорядился я, беря скальпель.

Мистер Гарретт кивнул и озабоченно поджал губы. Он вообще был человеком серьезным, и явно глубоко переживал за своего четвероногого друга. Едва я занес скальпель над роковой капелькой, его глаза тревожно прищурились.

А я радостно сосредоточился. Если я обнаружу и уберу занозу, пес сразу же забудет про недавние страдания. Такие операции я проделывал несчетное число раз, и при всей своей легкости они приносили большое удовлетворение.

Кончиком лезвия я сделал крохотный разрез в плотной ткани подушечки, и… из окна на меня упала тень. Я поднял глаза. Джимми! В другом углу окна. Только теперь — его мордашка, ухмыляющаяся за стеклом по пути к крыше.

Поросенок! Влез-таки на глицинию, когда я только и могу, что метнуть в него свирепый взгляд. Я углубил надрез, нажал, но из ранки ничего не появилось. Мне не хотелось ее расширять, однако другого выхода не оставалось. Я провел скальпелем под прямым углом к первому надрезу, и тут уголком глаза заметил две маленькие ноги, болтающиеся у верхнего края окна. Я попытался заняться своим делом, но ноги покачивались и брыкались, совершенно очевидно в пику мне. Наконец они скрылись из виду, что могло означать лишь одно: Джимми не спускался, а карабкался выше по все более ненадежным стеблям. Я углубил разрез и осушил его тампоном.

Ага! Что-то там есть… Но как же глубоко засела эта дрянь! Видимо, колючка переломилась и остался один только кончик. С охотничьим азартом я протянул руку за пинцетом и тут в окне опять возникла голова, но теперь подбородком вверх.

Господи! Он же висит, зацепившись ногами! Физиономия меж тем ухмылялась до ушей. Из уважения к клиенту я старательно не замечал этой пантомимы за окном, но всему есть мера! Подскочив к окну, я гневно погрозил кулаком. По-видимому, мое бешенство смутило верхолаза, — во всяком случае физиономия тотчас исчезла, и я различил царапанье подошв по стене снаружи, явно поднимавшихся все выше.

Утешение ниже среднего. Стебли там могли не выдержать веса и такого малыша. Я заставил себя вернуться к столу.

— Извините, мистер Гарретт, — сказал я. — Подержите ногу еще, будьте добры.

Он сухо улыбнулся, и я погрузил пинцет в ранку. Кончики задели что-то твердое. Я сжал их, осторожно потянул и — как чудесно! — извлек острый, влажно поблескивающий обломок колючки. Уф-ф!

Одна из тех победных минут, которые скрашивают жизнь ветеринара, — я улыбнулся мистеру Гарретту, поглаживая пса по голове, и тут снаружи послышался треск. Затем донесся вопль отчаянного ужаса, за стеклом мелькнула маленькая фигурка, и раздался глухой удар о землю.

Я бросил пинцет, выскочил в коридор и через боковую дверь вылетел в сад. Джимми уже успел сесть среди мальв, и от облегчения я даже забыл рассердиться.

— Больно ушибся? — еле выговорил я, но он помотал головой.

Я поднял его, поставил на ноги. Действительно, он как будто остался цел и невредим. Я тщательно его ощупал, не обнаружил никаких повреждений и отвел в дом, приказав:

— Беги-ка к маме!

А сам вернулся в операционную.

Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:

— Он не расшибся?

— Нет-нет. По-видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы…

Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.

— Ну, что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. — И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце. — Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.

За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну, слава богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.

— Вот, что, молодой человек, — начал я, — ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии.

Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Рози — моей дочкой, когда она достаточно подросла, — прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливые наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.