Станислав Золотцев - Камышовый кот Иван Иванович

И тем не менее, проникнувшись вместе со своим старшим другом-натуралистом всеми этими тонкостями происхождения Ивана Ивановича, юный поэт и травознай Федя ещё упрямей продолжал считать своего питомца не просто диким, не просто приозёрным, но именно камышовым котом. И даже написал такие строки: Я повторяю вам и днём, и на ночь, Что мой любимый кот Иван Иваныч, Который под моим крылом растёт, Не просто кот, а — камышовый кот!

(«…Ты, Федька, что, в ангелы уже записался? где у тебя крылышки-то, предъяви их как вещественные доказательства», — не упустила случая «подколоть» братца Верушка, услыхав этот новый его шедевр. После чего уже ей пришлось спасаться от гнева оскорблённого творца изящной словесности. Крича — «Дура! Твои формулы тебе остаток твоих крошечных мозгов иссушили!», — младший Брянцев носился за сестрёнкой по дому и по двору, пока старшие не остановили его…)

Главное же, что поняли Степан Софронович и Федя из всего, познанного ими о диких котах — то, что домашними сделать их нельзя. Разве что если взять котёнка в дом из родного логова в самом младенческом возрасте. И то — как волк смотрит в лес, сколько его ни корми, так и приозёрные коты, казалось бы, домашними ставшие, всё равно смотрят в сторону родных камышей. И, если б Иван Иванович был хоть на неделю старше, когда его обнаружил и спас Ваня Брянцев, никогда бы не стать ему приручённым котом.

Но он им стал. И, хотя изредка впоследствии наведывался в родные плавни, но не сбежал туда навсегда из брянцевского дома. Чем опять-таки потряс Степана Софроновича и заставил его вслух произнести цитату из великого английского классика: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Кто такой Горацио и при чём он тут, — этого Брянцевы, кроме книгочея Феди, взявшего сии строки себе на вооружение, не поняли. Зато они по мере стремительного взросления найдёныша твёрдо стали убеждаться в ином: Иван Иванович растёт не просто домашним котом, но — хранителем, стражем, верным защитником их дома, их усадьбы, их живности — да и их самих тоже.

…Когда Федин питомец освоил все помещения брянцевского дома, всё подворье, пристройки, огород, сад и делянки, то всем Брянцевым показалось, что мыши и крысы исчезли сами собой. Может, так оно и было. Ни в погребе, ни на сеновале, ни в любых других уголках дома и усадьбы, где гнездились эти пискучие твари, не стало заметно никаких следов от них. И — от борьбы Ивана Ивановича с ними. Обычно коты демонстрируют хозяевам свою добычу, дабы доказать, что ревностно служат дому. Но Иван Иванович ни разу не притащил ни единой своей жертвы на показ домочадцам. Однако грызуны исчезли начисто — как в той сказке, где их увёл за собой волшебник, играя на дудочке… Затем все — от Вани до Федюшки — были потрясены исчезновением кротов. Сколько битого стекла, сколько всяких «травильных» порошков извела Тася на борьбу с подземными слепышами, наносившими немалый вред и деревьям, и грядам! — всё в пустую. Но как только четвероногий приёмыш, войдя в «переходный возраст», начал обходы кротовьих нор, эти грызуны тоже оставили брянцевскую усадьбу.

Никто из Брянцевых, даже пристально наблюдавший за своим питомцем Федюшка, ни разу не видел, как Иван Иванович охотился на кротов. И оставалось только одно — поверить утверждению Степана Софроновича. По его мнению, и наземные, и подземные грызуны, понеся, быть может, некоторые потери, почуяли, что в этом доме и его окрестностях у них завёлся враг пострашнее, чем все прежние.

Враг смертельный…

Сказать, что найдёныш стал в этой семье любимцем, ничего не сказать. Хотя вначале только «мелкий» Брянцев принялся выхаживать камышово-кошачьего сиротку, через несколько дней уже и Ваня, и Тася, и дочь, и старший сын — все понемногу включились в этот воспитательный процесс. Каждый старался по мере возможностей подкармливать стремительно растущего Ивана Ивановича чем-либо «вкусненьким» или «слатеньким»… Но вот что примечательно: ещё будучи малым котёнком, их питомец принимал все эти знаки внимания, сострадания и обожания, как должное. Точнее — со спокойным достоинством.

Оно, это спокойное, а со временем даже и несколько величавое достоинство становилось месяц от месяца, можно сказать, образом его поведения. То было достоинство силы — и достоинство красоты. И достоинство души четвероногого, но всё же одухотворённого существа, сознающего за собой все эти качества. Достоинство самоуважения и гордости — но не гордыни… Иван Иванович охотно и без всякого кокетства принимал ласку от своих хозяев, более того, ему нравилось, когда кто-то из них поглаживал его по спине. Но сам не ластился, не тёрся, мурлыкая, о хозяйскую ногу. Разве что к Феде, главному своему «гувернёру», проявлял более тёплую благосклонность: лишь к нему он иногда сам прыгал на колени и клал ему голову на грудь. Но «тетёшкаться» с собой не давал никому, тискать себя не позволял. И когда, например, Верушка в припадке нежности к приёмышу пыталась делать с ним именно это — прижать к груди, зацеловать, приговаривая что-либо вроде: «Ой, Ван Ваныч, пусечкин-лапусечкин мой, как же я тебя люблю, как же я тебя сейчас замучаю!» — он, не возмущаясь, не фыркая и уж, конечно, не царапаясь, с грациозной плавностью освобождался из объятий девчонки…

И, разумеется, не давал себя гладить никому из гостей брянцевского дома, отстранялся от их рук, горделиво и спокойно подняв голову («Словно Багира на картинках в книжке про Маугли!» — так определил эту осанку Федя). «Ишь, ндравный!» — поначалу говорили гости и соседи. «Не ндравный, а — цену себе знает», — возражали Брянцевы. И были совершенно правы. С каждым новым месяцем и даже с каждой новой неделей жизни под людским кровом у камышового приёмыша появлялось всё больше оснований для того, чтобы осознавать себе цену, причём всё более высокую.

Уже к зиме Иван Иванович превратился в крупного и высокого кота, с гладкой шоколадной шерстью, а весной налился силой, и видно стало, как даже просто при ходьбе у него под шкурой поигрывают мускулы. «Ну, Ван Ваныч как бы школу шейпинга прошёл!» — заметила Верушка, всё более насыщавшая свой талабский говорок новомодными словечками во время своих поездок в город…

Впрочем, защищать брянцевскую живность наш герой начал, ещё не став богатырём. Первой же осенью его хозяева смогли оценить его прыгучесть. В ноябре солнце пригрело чуть не по-летнему, и Тася с Федей, расстелив перед домом большие полотна брезента, сушили на нём россыпи зерна, подмокшего во время уборки. Тут же и стая ворон появилась. Несколько раз Федя шугал этих каркуш, они взлетали, но через минуту-другую возвращались. Иван Иванович сидел поодаль, на крыльце, и спокойно наблюдал за вороньим разбоем. И вдруг, когда одна из птиц не взлетела, набрав зёрен в клюв, а нагло уселась на их слой, мальчик впервые услыхал боевой вопль своего питомца — резкий и пронзительный. И увидал, что юный кот буквально летит с крыльца по направлению к вороне. Через миг она уже лежала с перекушенным горлом.