Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

— Да что вы! Право же… мне…

— В любом случае, Норман, — перебил я, — от души вас благодарю. Вы мне очень помогли. Работали как одержимый, и без вас у меня вообще ничего бы не получилось. Давайте-ка выпьем пивка.

Мы удалились в тихий уголок деревенского трактира, озаренный косыми лучами заходящего солнца, и припали к нашим кружкам. Мы оба совсем вымотались, и нас мучила жажда.

Первым молчание нарушил Норман.

— Как вам кажется, есть у коровы шанс выкарабкаться?

Я уставился на свои порезанные, исколотые пальцы.

— Нет, Норман. Перитонита не избежать. А к тому же, почти наверное, в матке осталась порядочная дыра. — И я хлопнул себя по лбу, прогоняя мучительное воспоминание.

Никаких сомнений, что больше Беллу живой я не увижу, быть не могло, но болезненное любопытство погнало меня утром к телефону. Протянула она хоть сколько? Или нет?

Гудки в трубке раздавались невыносимо долго, но наконец мистер Бушелл подошел к телефону.

— А, мистер Хэрриот? Белла? Да, встала и начала есть. — В голосе у него не слышалось ни малейшего удивления.

Миновало несколько секунд, прежде чем до меня дошел смысл его слов.

— А как она выглядит? Понурой? Тревожной?

— Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с нее надоил два галлона.

Будто сквозь сон я услышал его вопрос:

— А когда вы приедете швы снимать?

— Швы?.. Ах, да! — Я с трудом взял себя в руки. — Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.

После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы. Рубец выглядел совершенно нормально, и, пока я щелкал ножницами, Белла продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался теленок. Но я не удержался и спросил:

— И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?

— Да нет. — Фермер покачал головой. — Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не ее резали.

Вот так я провел мое первое кесарево сечение. С течением времени Белла принесла еще восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.

Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли. И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.

Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.

— Ну вот, Норман, — сказал я. — Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддается инфекции, и, слава богу, убедился теперь в этом на опыте.

— Нет, это просто волшебство какое-то, — пробормотал он задумчиво. — Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде: «Пока есть жизнь, есть и надежда».

— Совершенно верно, — ответил я. — Джон Гей, э? «Больной и ангел»?

Норман захлопал в ладоши.

— Отлично.

— Ну-ка, ну-ка… — Я на секунду задумался. — А вот, например: «То славная была победа».

— В точку! Роберт Саути, «Бленхеймская битва».

Я кивнул:

— Она самая.

— Ну а это: «В крапиве опасности мы рвем цветок спасенья».

— Великолепно! — отозвался я. — Шекспир, «Генрих Пятый».

— А вот и нет. «Генрих Четвертый».

Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:

— И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чем говорю.

Более 800 лет, с тех пор как Генрих I даровал на нее разрешение, проводилась лигепская конская ярмарка у перекрестка старинных трактов под Лидсом. Теперь она проводится в день Св. Варфоломея (24 августа) и 17 сентября, но вплоть до XVIII века торговля шла все три недели между этими датами. Она все еще остается популярной конской ярмаркой в Йоркшире. Пока лошади были главным транспортным средством, барышники пригоняли своих лошадей на место ярмарки за несколько дней до ее начала. Среди барышников обычно было много цыган, которые занимались и занимаются выращиванием лошадей на продажу.

Овцы, пасущиеся на вересковых пустошах, настолько закалены, что их не надо на зиму загонять в овчарню поближе к ферме. Густое руно предохраняет их от морозов, они способны несколько дней голодать без дурных последствий и даже в глубине сугроба не погибают, потому что там есть воздух. Опасность приходит с оттепелью. Вода заливает овец под снегом, длинная шерсть на ногах и брюхе смерзается и делается такой тяжелой, что животное не может двигаться. Фермер относит беспомощную овцу в укрытие или заранее отгоняет туда небольшую отару, чтобы облегчить доставку им корма.

Этот узкий одноколесный пропалыватель двигался между рядами подрастающих колосьев, картофеля или брюквы, запряженный одной лошадью и направляемый за две ручки сзади. Конструкции были разными, но многие включали изогнутое лезвие впереди, рыхлившее почву, и два заостренных лезвия, скользивших под самой ее поверхностью и вырывавших чертополох и другие сорняки.

Преимущество этого плуга заключалось в том, что он требовал меньше усилий, соответственно управлять им было легче. Большое бороздное колесо движется по вспаханной земле, и с его помощью можно регулировать ширину борозды. Малое полевое колесо катится по еще нетронутой поверхности, и с его помощью (приподнимая его или опуская) можно регулировать глубину вспашки. Две ваги впереди, к которым припрягались лошади, распределяли их усилия ровно.

Раны и хирургические разрезы внутри тела ветеринар обычно зашивал кетгутом, который изготовлялся из овечьих и лошадиных кишок. Кожа сшивалась шелком или обработанным лошадиным волосом. Кетгут хранился в стеклянных банках с завинчивающейся крышкой — по три катушки в банке, для стерильности наполненной спиртом. В пробке имелись три отверстия, сквозь которые вытягивалась нить. С появлением искусственного шовного материала кетгут вышел из употребления.

Когда коровы выдаивались на лугу вручную, дояр отправлялся на пастбище с подойником — это было проще, чем пригонять стадо на ферму. Надоенное молоко он сливал в жестяной заплечный бидон с вогнутым боком, чтобы тот удобнее прилегал к спине. Бидоны эти делались разных размеров, и выбирать следовало такой, который наполнялся бы под самую крышку, чтобы молоко в нем при переноске не плескалось.