Владимир Круковер - Старая собака

Гранин гнал сомнения, но вечерами, когда шкурки были вывернуты чулком и сохли в простенке, вновь возвращался к ним. А спустя время в зимовье зашел кряжистый промысловик Иван Золин и с размаху бросил в снег, в стайку Гранинских собак голову бурого медведя с чуть подсохшей кровью. Буран и Тайга сразу бросились на голову, страшной хваткой взяли ее в клещи своих клыков. А Найда с истошным визгом понеслась вокруг зимовья. «А–а–ах», — кричала она в истерике страха.

— Где ты эту шлюху взял? — сплюнул Иван.

Гранин покраснел и, заминая разговор, выставил на стол фляжку спирта и сковороду жареной печени. Он недавно завалил изюбра и вдоволь отъедался свежатиной.

По утру, когда Гранин ходко шел на камусных лыжах, удобных, широких лыжах, подбитых шкурой сохатого, у небольшого ручья его догнала Найда, заранее принюхиваясь, стараясь подключиться к раскающим впереди Бурану и Тайге.

Гранин подозвал ее и врезал сучковатым посохом, который заменял ему лыжные палки, по спине собаки. Найда коротко взвизгнула и посмотрела на него недоуменно, не отбегая. И тогда он, теряясь от стыда и беспричинной жалости, ударил ее еще.

У тайги свои законы. Опасен зимой медведь–шатун, но еще опасней он, если надеешься на собаку, а она надежд не оправдывает. Со зла и стыда Гранин забрел от зимовья непривычно далеко. Охота не клеилась. Кроме своих, он взял двух собак Ивана (Иван отсыпался в зимовье): крупного серого кобеля и крохотную рыжую суку, в которой от лайки был только хвост–кренделек. Иван вчера долго описывал цепкость и универсальность своих псов.

Но или собаки не хотели работать с незнакомым, или еще почему, но охота не клеилась. А так, как забрел он достаточно далеко и смеркалось, Гранин решил не возвращаться, переночевать в лесу и по первой зорьке продолжить поиск.

Наломав сушняка про запас, он запалил костер, отгреб снег по кругу поляны и уютно устроился на мелких кедровых лапах, подстелив суконное одеяло. Варить похлебку он не стал, а только попил из котелка крепкого чая, да пожевал вяленного мяса.

Спал он тревожно. Ивановы лайки шарили по кустам, хрустели ветками — мышковали, а потом из полудремы его вырвала черная тень, метнувшаяся к костру. Он схватился было за ружье, но узнал Найду. «Вот, стерва!» — подумал Гранин, но вылазить из угретого одеяла поленился.

Когда он проснулся снова, костер почти не горел. В кустах, что–то хрустело, а собак нигде не было видно. Только Найда скулила и жалась к прогорающему костру.

Гранин быстро взял ружье. Жекан был в левом стволе, а в правом — крупная дробь на глухаря. По пушному зверю Гранин стрелял из третьего, малокалиберного ствола, сейчас он был не заряжен. В кустах снова зашуршало, Гранин выстрелил туда дробью, вставая на колени, а потом и в полный рост. Лес откликнулся раскатистым эхом и сосна осыпала снег прямо в костер.

И тотчас совсем с другой стороны на охотника покатилось громадное черное тело, а навстречу ему с задавленным стоном–плачем метнулась Найда.

Гранин действовал механически, руки опережали мозг. Он выстрелил жеканом, прыгнул от костра вправо, за дерево, мгновенно перезарядил ружье и выстрелил дуплетом.

Медведь лежал смирно. Гранин отдышался, сглатывая судорожно, посмотрел в бок, противоположную от медведя сторону. Там корчился на снегу серый Иванов кобель, которому заряд дроби попал прямо в морду. Совершенно растерянный, подавленный, Гранин подошел к костру.

Медведь был недвижим.

«А ведь мог и не успеть…» — подумал Гранин. И повел глазами вокруг в поисках Найды, подарившей своим отчаянным, через страх броском, то щедрое мгновение для выстрела. Он хотел сесть с ней рядом, трепать ее за густую шкуру, а она чтоб лизала его шершавые щеки огненным языком. Но Найды не было. Он же прогнал ее утром. Лайка–добытчица, лайка умелая и по белке, и по соболю, не прощает обид. Кстати охотники никогда и не бьют своих собак. Собака без гордости — не собака, так… шакал. Найда была собакой.

Порой из–за элементарной неграмотности мы совершаем ошибки, которые мучают нас потом всю жизнь… Особенно обидно, если эти ошибки были легко устранимы, не будь мы в молодости так самонадеянны. Приведенная ниже история до сих пор тяжелым камнем лежит в моей душе, как грех, который не отмолить.

Натку утопили в помойной яме. Утопили, сами того не желая, жестоко. Она появилась на питомнике год назад, получила кличку Натка и первое время все стремилась удрать. Казалось, жирный мясной суп, крыша над головой, хорошее обращение должны были убедить приблудившуюся дворнягу. Но Натка настойчиво убегала. Убежать она могла только из вольера.

Трезметровый забор питомника и часового в калитке она одолеть не могла. И бежать ей было бессмысленно: она уже была оприходована, поставлена на довольствие, занесена в бухгалтерские ведомости, закреплена за конкретным кинологом.

Взяли ее в служебные собаки с мыслью отдрессировать на поиск наркотиков. Мощные овчарки для этой службы в целях конспиративности не применнялись, неказистая дворняга был гораздо практичней. Но Натка дрессироваться не желала.

К сытой жизни она со временем привыкла, не стремилась больше смыться, побродяжничать. Но и служить не желала, дрессировке не поддавалась.

Она вовсе не была глупой, эта чернявая, вертлявая собачка с живыми золотистыми глазами под смуглыми бровками, она была даже через чур смышленная. Но, только в своих интересах.

Там, где надо проказить, скакать на задних лапах, лаять, прыгать, баловаться — тут псинка все схватывала на лету. А от серьезной дрессировки уклонялась вполне сознательно. Чуть потребуют от нее дисциплины — ложится на спину, как тряпка, и лежит, закатывая глаза, будто нервная вдова в обмороке. Эту ее пассивную оборону преодолеть было невозможно.

Бились с ней, бились — и плюнули. А Натка передружилась со всеми овчарками питомника, играла с ними и жила в свое удовольствие.

Она выглядела очень трогательно рядом с громадными волкодавами, трогательно и беззащитно. Но и беззащитность вполне компенсировалась пронзительной дворняжьей хитростью. Она знала, что ее сила в ее слабости и искусно пользовалсь этим знанием, как среди людей, так и среди собак.

Прошло несколько месяцев. Натку давно списали, сняли с довольствия, но она продолжала жить на питомнике, как своеобразный «сын полка», с ней мирились, кормили по–прежнему, баловали. Разве что спать она из вольера перешла на кормокухню.

…Когда кто–то заметил на губах и деснах Натки странные наросты, заволновался весь питомник. Нет ничего страшней заразной болезни, могущей перекинуться на других собак!

Дворняжку срочно отвезли в ветлечебницу и оставили там, клетки продезенфицировали. А в субботу Натка прибежала обратно.