Марта Зверева - Не надо, дядя Андрей!

Я не выдержал и херакнул ноутбуком в стену.

И следом телефоном, рассыпавшимся на кучу острых осколков. Кулаки сжимались и разжимались. Хотелось еще что-нибудь расхерачить, но…

Я сделал глубокий вдох.

Это было бы уже лишнее. И так вышел за грань.

Еще глубокий вдох…

ДА ПОШЛО ОНО ВСЕ!!!

С ревом я смел с комода все, что там стояло — и свой ноутбук в том числе. Подобрал что потяжелее и запустил в окно — стекло с жалобным звоном разлетелось на куски. Я срывал с окон жалюзи, рвал в клочья простыни, крушил свою спальню до тех пор, пока не разнес ее целиком!

Пять лет воздержания и работы с гневом — пошли по пизде из-за прыщавой малолетки с зудом между ног! Сука, просто пусть больше не суется, я ее ебну!

Я со всей дури пнул дверь — она отлетела в стену.

На кухне должно было остаться бухло, не все же эта тупая дрянь вылила в себя!

Мне было все равно, чем надираться прямо сейчас. Сойдет вискарь. Чистый. Чистейший. Просто чтобы…

С бутылкой Дэниэлса я вернулся обратно в спальню, рванул нижний ящик комода, не обратив внимания на то, что он был заперт и достал тяжелую черную рамку с портретом.

С ее портретом…

Прости меня, Виталь…

Алину нашел Виталик. Пока я пользовался тем, что красивым девочкам нравятся накачанные мальчики, он учился. Нет, я, конечно, тоже учился. Но мне мозгов хватало ровно на то, чтобы получать свои трояки не рваться особо на британский флаг.

Пухляшу Виталику приходилось брать умом.

Хотя бы девочек, потому что с деньгами мне тоже повезло больше.

Алинка была синеглазой красоткой с ногами от ушей, копной пушистых волос и серебряным голоском. Чем ее взял мой старший братец — ума не приложу. Наверное, она была из тех редких девочек, что любят даже в юности хороших парней, выходят замуж за солдат и планомерно делают из них генералов. Их браки крепки настолько, что эти девочки потом никогда не появляются на брачном рынке и на поле большого секса.

Мне бы она никогда не светила, она умела отшивать так, что потом яйца болели неделю. Но она была хорошей девочкой и не могла совсем уж далеко послать брата своего любимого Виталечки.

Приходилось терпеть мои шутки: на грани, когда он или родители были рядом, за гранью, когда мы оставались наедине. Конечно, Виталик видел, какие рискованные комплименты ее груди и ногам я отвешиваю, несмотря на одергивания родителей.

А вот что я говорю о том, что у нее между ногами, знала только она. И, конечно, не могла пожаловаться. Пыталась, но Виталик ответил, что вот такой у него брат-мудак, грань-то не переходит…

Меня заело. Я уже тогда был не дурак и понимал, что такой как она мне никогда не получить…

Они подали заявление в загс.

Мой брат и Алинка-малинка, прекрасная девочка, которую я хотел до судорог.

Хотел с ней поиграть, может быть, поломать немножко, чтобы бегала за мной и плакала, девочки так сладко это делают. А потом вернуть брату. Пусть женится, тогда я не завидовал бы ему так сильно, а она мило краснела бы на семейных сборищах, когда я напоминал бы, как имел ее всеми способами.

О, сколько этих способов я воображал, сидя на даче за столом напротив этих счастливых голубков!

И прямо на столе в беседке, и в лесу, прижав к дереву, и раком на чердаке среди пыльных старых диванов, и ее губки на моем члене в лодке посреди Оки…

Это было нелегко, но у меня был всего месяц до их свадьбы.

Я справился. Пришлось притвориться, что я стал белым зайчонком, который теперь относится к Алине уважительно, как к жене брата.

Она была наивна и мила и быстро поверила мне, а потом и доверилась. Я просил ее делиться всеми проблемами и обещал помочь и поддержать, а сам исподволь внушал ей мысль, что Виталик тряпка и подкаблучник, что он никогда не добьется успеха, что он верен ей только потому, что другие девушки на него не смотрят.

То ли дело я…

Нет, я не говорил ей прямо, но все хорошие девочки живут с мечтой о том, что однажды исправят плохого мальчика и тот их полюбит. Можно безответно.

Так я себя и вел. Рассказывал Алинке, что благодаря ей и только ей понял, как был неправ, относясь с неуважением к женщинам. Взялся за ум, стал учиться. Перестал таскать факультетских шлюх домой и драть их в своей комнате так, что они визжали на весь дом.

Приходилось драть их по чужим квартирам, но Алинка стоила этого неудобства.

Когда накануне свадьбы все были на нервах и они с Виталькой позвдорили, как это случается почти со всеми молодоженами, я выбрал этот момент, чтобы подогнать свой байк к ее дому, позвонить ей в дверь и упасть на колени перед зареванной невестой.

С признанием в любви и предложением сбежать.

Для нее все было ясно как день. Слабак-жених, который к тому же попался на том, что все еще хранит фотку своей школьной любви против его брутального брата, на которого вешаются все девчонки района, влюбленный и клянущийся осыпать ее бриллиантовыми звездами, отдать всю кровь и любить до конца своих дней.

О, это был сладчайший месяц моей жизни!

Я увез ее на ту самую дачу и пока все в городе разыскивали пропавшую невесту, оставившую невнятную записку «Не ищите меня», трахал ее именно там и так, как мечтал. Она позволила мне все. Вообще все. Любовь для хороших девочек означает, что для любимого нет преград. Через пару недель у меня даже кончилась фантазия и пришлось изобретать все новые способы повалять мою синеглазенькую.

Через месяц я кое о чем вспомнил.

Точнее задумался, что из всех возможных вариантов еще не пробовал трахать ее истекающую кровью, чтобы красные пятна пачкали белые простыни и любоваться алыми ручейками на моем члене.

Когда я спросил, что там у нее с циклом, Алинка ахнула и закрыла рот ладонью.

Она была беременна. От моего брата.

Моя ярость проснулась тогда в первый раз. Я разгромил дачу, не оставив там ни единой целой вещи. Я ненавидел брата, ее и себя самого и даже видеть перила беседки, через которые я перегибал ее, чтобы отыметь в аппетитный круглый зад было невозможно. Ведь за месяц до этого она опиралась на них в тот день, когда он обрюхатил мою! Мою! Мою девочку!

То, что я хотел вышвырнуть ее обратно ему, я уже забыл. Теперь мне казалось, что я любил ее по-настоящему, а она предала нашу любовь, позволив ему поселить в ее утробе его мерзкий плод.

Она пыталась меня остановить, хватала за руки, бросалась всем телом… когда я стал поливать бензином доски, она повисла у меня на шее и закричала, что любит меня. Я влепил ей пощечину и велел убираться.

Дом сгорел.

Алинка сделала аборт.

Брат попытался покончить с собой, вмазавшись в стену на моем байке. Он чуть не остался парализованным, но выжил. И, как забавно, больше не мог иметь детей.

А я остался вечно виноватым перед ней, перед ним, перед их неслучившимся ребенком.