Марта Зверева - Не надо, дядя Андрей!

— Не могу, — честно ответил я. — Нервы. Подбрасывает, еле в машине усидел. Расскажи мне, что там с Виталькиным завещанием? Какое новое? Откуда оно? И при чем тут Алина?

Моисей Валерьевич, пожав мне руку, вернулся за свой стол и сел на свой стул-трон с высокой спинкой. В его кабинете все было основательным: книжные шкафы темного дерева, стол красным сукном, бронзовая лампа, мраморное пресс-папье, и даже стулья для посетителей требовали усилий, чтобы их отодвинуть от стола. Здесь все немного замедлялись, приходили в себя, даже если врывались в мыле и истерике, как я.

— Слушай, значит, сюда. Явилась ко мне баба, роскошная как моя жизнь до женитьбы, заявила, что знает об открытии завещания Виталия, но у нее есть для меня сюрприз. И достает завещание, подписанное твоим братом. Все честь по чести: перечислено имущество, счета, уточнено, что если на момент смерти он будет владеть еще чем-то, оно тоже входит в наследственную массу.

— А дата? — я все-таки сел в единственное кожаное кресло прямо напротив Моисея, глаза в глаза через длинный стол. Вцепился побелевшими пальцами в подлокотники.

— Датировано этой зимой. Двадцать пятое января.

— Почему в базе не было? — продолжал я допытываться.

— Подписано капитаном исследовательского судна, курсировавшего в Белом море. По нормам права оно действительно. Но если хочешь, можем заказать проверку подлинности.

— Да, да, разумеется, надо.

Я попытался вспомнить, мог ли Виталька быть в январе на Белом море, но потерпел поражение. Мало я интересовался жизнью брата.

Может быть, на этот вопрос могла ответить Лиза…

При мысли о ней у меня как обычно потянуло в паху: тяжело, сладко, но тут же встрепенулось сердце.

— Так все его имущество завещано…

— Пушковой Алине Сергеевне, как я и сказал.

Моисей снял свои очки в золотой оправе, потер переносицу.

— Андрей, это не мое дело…

— Так та женщина, что приходила к тебе, это была она? — я вскочил, не в силах спокойно сидеть.

— Да, она предъявила паспорт на это имя. Андрей…

Алина? Неужели она жива?

Неужели Виталька знал об этом и не сказал мне?

Общался с ней? Завещал ей все имущество… Выходит, квартиру Лизы тоже…

Да о чем я думаю!

Алина!

— Как она выглядела? — напряженно спросил я. — Опиши?

— Да можешь сам посмотреть… — Моисей откинулся в кресле и кивнул на прозрачную дверь в свою приемную.

Я медленно повернулся и увидел, что на пороге стоит и смотрит на меня через два толстых стекла…

Она.

Алина.

Изменившаяся. Уверенная в себе. В белом брючном костюме и дурацкой огромной шляпе. С короткой стрижкой и крашеная в «бешеный баклажан». С презрением на лице. Но ее глаза я не забуду никогда.

Это она.

Как живая.

Живая.

В голове звенело.

Или это звенели ее каблуки, цокая по гранитному полу приемной.

Перед глазами мелькали темные точки. Я нащупал позади кресло и упал в него, не отводя от нее глаз. Шикарной. Взрослой. Уже не той заплаканной сломанной девочки, которая сбежала от нас.

Эта хищница с оттренированными жестами и взглядами. Ни одного лишнего движения. Она точно знает, как качнуть бедром, под каким ракурсом встать, чтобы выглядеть как с картинки.

И меня она игнорировала.

Зато холодная белоснежная улыбка сверкнула вспышкой в адрес нотариуса.

— Моисей Валерьевич, как я рада вас снова видеть! — она процокала отраженным эхом к трону нотариуса, подала ему руку, и Моисей даже привстал, чтобы ее поцеловать. И тут же получил два воздушных чмока рядом со щекой. — Так скучала! Знаете, ни один современный мужчина не сравнится со старой гвардией. К вам приходишь и прямо с порога чувствуешь себя настоящей женщиной. Давайте я к вам экскурсии девочек буду водить, чтобы хоть почувствовали, как это?

Атмосфера кабинета пропитывалась ядовитым запахом духов, от которых перехватывало горло и казалось, перестает хватать воздуха.

Она повернулась ко мне, распахнув синие глаза и округлив пухлые губы, обработанные моими коллегами-косметологами. Но даже это ее не портило.

— Здравствуй, Андрей. Давно не виделись.

Тоже протянула тонкие пальцы для поцелуя. Сжал их, чувствуя, как позвоночник выкручивает смесью боли и желания. Даже отравленный ее запах хотелось вдыхать полной грудью.

Алина.

Моя синеглазая беда.

Она прошла походкой от бедра, такой уверенной, что на секунду я даже засомневался, что это она, хорошая нежная девчулька, которую любил мой брат и сломал я. Но она села, закинув ногу за ногу, взмахнула ресницами, и словно не было всех этих лет.

Она снова была той недоступной невестой брата, которую я хотел себе. Ключевое слово «недоступной». Такая ледяная сука выглядела еще более далекой целью, но я помнил эти тонкие пальцы на своем члене. Помнил, как синие глаза со слезами смотрели на меня, когда я впервые трахнул ее в попку. Помнил то утро, когда она узнала, что беременна и свою ярость тоже помнил.

Все это очнулось во мне, скрутившись в единый узел противоречивых чувств: ярость, похоть, боль, вина, зависть, желание унизить и убить, презрение, страх, горечь, торжество, нежность. Все, что я когда-либо чувствовал к этой женщине вдруг вернулось разом и обрушилось на меня лавиной, размазывая по бешено дорогому паркету кабинета Моисея тонким слоем.

Мне хочется уничтожить ее, трахнуть, стереть с лица эту улыбку, обнять, зацеловать до смерти, никуда не отпускать, валяться на коленях, умоляя о прощении, целовать ее ноги, заделать ей ребенка, разбить в кровь пухлые губы, заставить орать от страха и боли, заставить смотреть с восхищением и любовью, бросить мир к ее ногам, раздвинуть эти ноги и трахать до потери сознания…

— Моисей Валерьевич, так вы подтвердили подлинность завещания? — она отвернулась от меня, на секунду или две сняв с груди давящую бетонную плиту, прервав поток всех этих эмоций.

— Пока нет, Алина Сергеевна. Пока нет.

Старик смотрел больше на меня, чем на нее. Неужели по мне видно, как внутри бушуют семь диких ветров, рвущих меня в клочья?

— Скажи… — я открываю рот, но оттуда вырывается только ржавый скрип. — Скажи, Алина, почему он это сделал?

Он — Виталик.

Это — завещал ей все свое имущество при живой тогда жене и несовершеннолетней дочери.

Если это правда, почему он пошел на это? Забыв о своей ответственности перед другой.

— Потому что пожалел о том, что сделал со мной. И ты пожалеешь.

Ее улыбка сверкает как бриллиантовое колье, когда на него направлены софиты.

Я слепну.

Я уже пожалел. Миллиард раз пожалел.

— Как вы встретились?

— Это долгая история… — она откинулась на спинку стула в томной позе дамы из высшего света в каком-нибудь Серебряном веке. Стоит ей достать сигарету, и вокруг вспыхнет полсотни огоньков зажигалок, даже если сейчас тут всего двое мужчин.