Ольга Резниченко - Пустоцвет

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

***

- Не вставай! - приказное... - И уши закрой руками.

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

Палящие, изуверские секунды обрекающей, обличающей тишины. Движение Кости. Взвизгнула дверь, сопротивляясь, на обломки налетая, что скопились в направляющих.

С опаской шаг наружу.

И вдруг резво, командой прогремел его голос:

- За мной!

Тотчас подчиняюсь. На коленях по грязному полу, по осколкам, невольно рассекая плоть до крови... выползаю наружу. Попытки встать окончательно, выровняться на ногах - как вдруг жуткое прозрение. Наш убийца... лицо знакомое, до боли, до дрожи. В момент рухнула я рядом с ним. Потянулась невольно рукой, будто выискивая в очередном мертвом зазеркалье выбор для грядущего.

- НЕ ТРОГАЙ! - яростное, с испугом.

Силой ухватил меня за руку Костя и потянул на себя.

Сопротивляюсь импульсивно:

- Это Серега! Науменко! - отчаянно завопила, завизжала я, словно ополоумевшая. - Серега наш!

По щекам потекли жгучие слезы.

Распятый прозрением, все же не отступает Пахомов:

- ТЕМ БОЛЕЕ! - железной хваткой впился в запястье и дернул на себя.

Словно куклу тряпичную - к душу. Схватил свою, сбившуюся от потока воды в углу, мокрую рубашку, выкрутил и тотчас протянул мне. Приказное:

- ОДЕВАЙ!

Стою, огорошенная. Ничего не понимаю: только жуть колотит гвоздями сознание, вторя больным эхом совсем иные мысли: Серега! Науменко! Как так? А ведь стрелял! Стрелял же! ...и в меня заодно. Но за ЧТО?.. ЗА ЧТО ТАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО?

Шаг ближе - и силой ухватил меня Костя. Словно дитя малое, живо одел, набросил одежину мне на плечи - и, не возясь с пуговицами, в момент вцепился в запястье, обвившись путами, потянул за собой, рванул на выход.

Оружие наготове.

Пристальный взор по сторонам.

На лестницу - чуть ниже на этаж, и по коридору - в чей-то номер.

Взвизгнула испуганная "постоялица", прикрывая свою наготу и судорожно прижимаясь к мужчине (что лишь ошарашено, обомлев, наблюдал за жутким вторжением).

- ПИКНИТЕ - ЗАВАЛЮ! - рявкнул Пахомов.

Бег к окну - открыть оное и выбраться на широкий выступ, пуститься вдоль по парапету.

Темно на улице. И лишь ржавые струи света от фонарей дают возможность нам, безрассудным эквилибристам, балансировать между жизнью... и смертью, между прошлым... и так нещадно, до пугающего переменившимся, будущим. Но даже не так страх сейчас от происходящего меня душил, не так боязнь за себя разрывала сознание, как неоспоримо-оспоримая, невыносимая, пронзающая до дрожи, картина: Сереги... Науменко больше нет, и он - предатель.

Еще шаги едва ли не вслепую за пеленой слез, дурмана и отрицания - как внезапно, ухватив меня за поясницу, Костя вмиг толкнул вбок. Взвизг мой отчаянный - сорвались в шальную пропасть. Мышцы сжались в теле от ужаса; сердце буйно заколотилось, затрепыхалось в груди, переходя, казалось, уже все дозволенные бешенства грани. Секунды - и колкое, пружинистое приземление (грохоча приговором "жить"). Испуганный взгляд метнула я около, пытаясь хоть как-то в этом сумасброде, в панике, в спрессованной до жестокости и прострации истерике опередить, познать, впустить в мысли истинность происходящего. Мусорные баки, в которые едва ли не с головой мы нырнули, входя в черные пузатые мешки, местами прорывая их, разрывая на части и погружаясь целиком в отбросы, обо что-то режась, стесывая, сдирая кожу до крови.

Но не дает даже упиться отвращением или жалостью к себе, осознать, что опасность позади, как снова силой хватает меня Пахомов, отрешенную, и тащит, волочит, будто чемодан, за собой.

Выбрались наружу и перебежкой (босой, по пробирающему стынью до кости асфальту - вторя шпорам холодного осеннего ветра, что иглами вонзающегося в меня, облепленную мокрой, ледяной, не менее разъедающей плоть, нежели всё остальное, рубашкой) - бросились в сторону парковки.

Чей-то автомобиль. Ловкие движения, тихое пиликанье - и поддался угрюмый, спящий зверь.

- Садись! - жестким велением.

Нырнули оба в салон.

Завел двигатель, педаль газа до упора - и рванули долой...

Обгоняя послушных водителей, тормозя лишь на красный, устремились через дворы в сторону окружной, а затем и вовсе - за город, нещадно шины паля, стесывая беспечной скоростью до неузнаваемости и их, и пролетающие виды.

Прошло еще много времени, прежде чем мысли Кости стали ясные, и взгляд рискнул он оторвать от проезжей части.

Дернулся, привстал в кресле, доставая из заднего кармана брюк телефон.

Быстрый пляс пальцев по экрану - и прижал трубку к уху.

Гудки - долгие, нудящие - и наконец-то послышался, сотрясая тишину, что пролегла между нами (и даже тихое урчание мотора - не помеха), голос:

"ГДЕ, Б***Ь, ТЕБЯ НОСИТ?! Че за х**ню ты там наворотил?!" - ошалевшее.

- Да пи***ц! Что там Кряков? - сдержано в ответ Пахомов.

"Да ниче! Завинчивать начал - пришлось вмешаться и распустить притон. А ты какого *** свалил?!"