Ольга Резниченко - Пустоцвет

И вдруг чей-то смешок тихий.

- Кто там?! - рявкнул вмиг, ошалев, подполковник, заметав взгляды, выискивая смертника. - Я че клоун?!..

- Успокойтесь, Юрий Александрович, - заботливо, успокаивающе прошептал Казанцев (но от улыбки не сдержался); коснулся плеча начальника, отчего тот враз отдернулся раздражительно.

- Завалите мне операцию... или хоть одну из этих... или Цветкову пришьют - а сам вас потом, - гневная жестикуляция (пошлая). - И не смейте шутки шутить. Не только погон не увидите, но и света белого - сам лично за решетку засажу!

***

- Я тебя предупредила, - гаркнула мне на ухо "Резвая Бабочка", когда мы зашли в здание.

Боялась ли я ее? Ни капли.

И даже тот факт, что мы, все шестеро "мотыльков-мормышек", без оружия, - тоже не так смущал. Даже проще местами - меньше угрозы раскрыться.

Однако... целый трехъярусный зал голодных (жадно следящих за каждым твоим движением, действием) зрителей, слушателей пугал не на шутку: вплоть даже балконы забиты и стояли зеваки вдоль стен. Но мало того, при всем при этом, ты должна не только хорошо отыграть суленное лицедейство, но и... благоверного своего выручить.

И будь, что будет... главное, ноги унести.

Не срослось. Сегодня, сейчас...

Делая окончательный, сложный... жуткий выбор, понимала. Как святую истину понимала - обратного пути не будет. Даже если смогу оправдаться, выпутаться. Кто я после всего этого?

Одних - караю, а другого, двуликого, и отнюдь не праведника, - спасаю...

Нет мне прощения. Оправдания. Смысла... и дальше самой себе врать.

***

Поправить платье, глубокий вдох, рисованная улыбка (испуганно выпучив очи) - и переступить через порог.

Тесная, но уютная комната. Шикарный диван полукругом. В центре - стол... что ломился от невероятного количества и разнообразия блюд... и выпивки.

- А вот и подарок! - радостно вскрикнул "Шушваль", разведя руки в стороны (тот самый, чья глупость, жадность нас всех сюда... привела). - За успешное окончание дел! И за удачное начало - нового, более тесного, продуктивного сотрудничества!

Счастливый взор на своих товарищей: пожилого мужчину (в клетчатой рубашке и джинсах - с виду обычный статист, а отнюдь не... криминальный авторитет)... и Пахомова.

Окаменел. Заледенел мой Костя, едва наши взгляды встретились. Тотчас отворачиваюсь, строя непринужденный вид.

- Че, Паха, понравилась какая? Или че завис? - заржал неожиданно Кряков, тот самый... чья шкура для "зрителей" сейчас самая ценна - для них, но не для меня.

Рассмеялся смущенный "Двуликий":

- Да так, - прокашлялся от неловкости. - Все хороши...

- Ну, выбирай. Любую... Ты ж сегодня - важный гость...

- Одну? - иронией залились уста Пахомова.

Заржал Андрей Васильевич и тотчас выдал:

- Да хоть всех! Осилишь?

- Не, ну всех... мне совесть не позволит, - загоготал Константин.

- Совесть... или что другое? - ухмыльнулся Мужчина.

Скривился, паясничая, "герой":

- С голубыми "феями"... именно только совесть.

Рассмеялся (осмелился на дерзость) наконец-то и Шушваль:

- Да что их выбирать? Все красавицы! - в момент ухватил ближайших двух и повалил на себя. Захихикали барышни, тотчас принявшись уже обнимать, услащать своего кавалера. За ним прилежно свторил и Пахомов: сцапал обеих, чужих - не меня...

Сердце загрохотало, застучало тяжело в груди, будто в большой барабан забил шаман.

Забыла я, как дышать. Стою, распятая, жадно округлив очи.

Секунды - и вдруг ухватил меня Кряков за кисть, силой потянул на себя, заботливо усадил на колени. Откровенно, пошло сжал за талию, протискиваясь к груди.

Дерзкая ухмылка:

- А ты чего такая скромная?

Рдею, невольно отвожу взгляд.

- Зато я смелая, - нервически сглотнув слюну, влет принялась с напором ласкать, заманивать в свои сети моя "компаньонка". Резво устремляю на нее взор, дабы убедится не менее ужасному прозрению: "Резвая Бабочка", именно она, и никто иной, досталась мне в пару.

Ухмыльнулся довольно Мужчина, хотя на поцелуи не ответил - лишь позволил дарить ему ласку, лобзая шею, ухо, гладить ему грудь.

- Слушай, Костян, - игнорирует Васильевич сладострастия натиск. Уставился на Пахомова.

Поддаюсь, ведусь - осмеливаюсь перевести очи на своего "изувера" и я.

Вынужденно оторвался от губ пылкой "мормышки" Герой и обходительно устремил взгляд на товарища (меня же даже и на миг не полосонув):

- М-м? Че? - лениво, неохотно.

- Так че там по твоим ребятам из Поляндии?

Хмыкнул Пахомов. Но мгновение взор его дрогнул, уставился на руку одной из куриц, что уже нагло расстегнула на нем рубашку и нырнула к голому торсу.

И снова глаза в глаза с Кряковым:

- Андрюх, честно... уже пьяные, дурные... И вон девочки... уже мозг слили непонятно куда. Давай завтра, с утра? По свободе? И без лишних ушей.

- Это я-то лишний? - в момент недовольно отозвался Шушваль, причмокивая, отходя, видимо, от своих недавних засосов.

Заржал Костя:

- Ой, а тебе... лишь бы жертву из себя состроить и подвох где поискать. Я к тому... - на мгновение зажмурился (не сразу заметила я, как эта курва уже добралась до его брюк). - Что дела надо решать... в деловой обстановке... - вмиг изнеможенно застонал. Разворот, и, расплываясь в счастливой улыбке, прилип коротким поцелуем к губам "Жрице страсти" своими. - Да, зай?

Лезвием по сердцу...

Болезненно, как от огня убегая, в момент увела очи я в сторону. Невольно скользнула взглядом по лицу Бабочки. Не сразу сообразила, что та пытается мне мимикой что-то сказать.

Глаза в глаза: косит, метает взор на Крякова.

Несмело, едва заметно качаю я отрицательно головой - а в груди аж запекло, мышцы сжались от страха и отвращения.

Не думала... ни единой секунды не мыслила, что может так оказаться... что не в Его, не в Костиных объятиях окажусь.

- Че там, девочки? - заметил странную нашу перепалку взоров Мужчина.

- Да ничего, - игриво захихикала Компаньонка и тотчас впилась жарким поцелуем ему в губы. Ответил - запойным, требовательный, развратным.

И вдруг движение - тотчас сжал меня сильно за бедро этот ублюдок, проникнув под платье, отчего невольно вскрикнула я.

Отчаянный, молящий взор на Пахомова - а тот уже тонул в омуте двух девиц, что умело... всеми своими талантами норовили доставить ему удовольствие, единственно что, не пресекая черту, за которой все это превратилось бы в открытую оргию.