Ольга Михайлова - Похоть

— И что? Я никогда её не отпущу. А раз так, что за смысл в разговорах? — Тэйтон вздохнул. — Но почему, подчинившись голосу дурной страсти на час, ты обречён платить за него годами скорби… — Он склонил голову. — Впрочем, кому я лгу? Какая страсть? Тёмная безмозглая дурь. Но я люблю её и не отпущу, Дэйв. Никогда не отпущу. Как бы дико и чудовищно это не звучало. Я понимаю, что она дорога Карвахалю, но… Постой, но что ты… ты что-то сказал…

Хейфец ничего не ответил, но спросил, нет ли у него коньяка. Было бренди. Еврей поморщился, но согласился. Оба ушли в комнату Тэйтона.

Хэмилтон воспользовался этим, чтобы спуститься на второй этаж и пройти к себе в спальню.

Его трясло. Тэйтон стал ему отвратителен. Стало быть, он, Стивен, с самого начала был прав во всем. Галатея вовсе не любила мужа, но тот из ревности и самолюбия не отпускал её. Конечно, жизнь с таким человеком была адом. Что может быть хуже жизни без любви? Но что толкнуло Галатею на брак с нелюбимым мужчиной? Или любовь давно прошла? Тэйтон, конечно, был страстно влюблён и добивался её, но со временем даже безграничная любовь может вызывать глухое раздражение, если рядом — чужой тебе человек. Стивен понимал Галатею. Вот почему она так склонна искать уединения, вот почему так скупа в словах и жестах. Сдержанность прятала боль.

Но Тэйтон сказал, что Галатея дорога Карвахалю. Стало быть, поэтому Бельграно и назвал Тэйтона дураком? Он привёз жену… к кому? К любовнику? Но Рамон Карвахаль смотрел на Галатею странным, таким оценивающим взглядом, и в этом взгляде не было вожделения. Впрочем, о Карвахале судить было трудно.

На землю давно спустилась глубокая ночь. Небо заволокло тучами, в узких дымных просветах молочно белел тоненький серп ущербной луны. Хэмилтон помрачнел. Но какова же глубина низости человека, который, зная, что нелюбим, не желает дать свободу партнёру, обрекая его пожизненно влачить ярмо ненавистного супружества? Небось, сошлётся на брачные обеты? Вечная сказочка ортодоксов! Они не знают, не понимают, не чувствуют, что свята только любовь. Хэмилтон был взвинчен и явно перевозбуждён. Он твёрдо положил себе завтра во чтобы то ни стало найти возможность поговорить с Галатеей наедине.

В его новом сне она расширенными глазами смотрела, как он раздевался, живот её был взволнован, дрожащие колени силились сомкнуться. Его взгляд останавливался на нежных выпуклых рёбрах, девичьих ключицах, соблазнительно открытой шее, потом он нависал над ней, между бёдрами, насильно раздвинутыми. «Да, да!» — кричала она, и ему приятно было слышать этот стон. Её било, как электрическим током, бедра её шевелились, отвердевали, и она то безумно вскрикивала, то исступлённо рыдала от судорожных волн его любви.

Утром он проснулся поздно, около девяти. На вилле, как сказала ему гречанка-кухарка Мелетия, почти никого не было, кроме фрау Винкельман, француза Рене Лану, возившегося с неполадками в машине в гараже, и миссис Тэйтон. Все остальные ушли на раскопы ещё час назад. Сердце Стивена забилось чаще. Лучшего случая трудно было и представить.

Миссис Тэйтон он нашёл на внутреннем дворике виллы, возле бассейна. Она сидела на шезлонге, глядя, как по лазурной воде разбегаются солнечные зайчики. Края белой шляпки чуть прикрывали лицо, а подолом её голубого платья нежно играл ветерок. Хэмилтон робко приблизился. Сегодня от неё пахло иначе. Древесно-бальзамический аромат, спелый лимон, ломтик свежего имбирного корня и ложка майского мёда — чистое наслаждение. Бодрость верхних нот таяла, и проступало страстное мгновение соития — роза и кардамон. Потом следовал запах сонного воска. Уютный вечер вдвоём: шкура на полу, горящие свечи, бокал коньяка, потрескивающие в огне камина поленья…

— Я не помешаю вам, миссис Тэйтон?

Галатея подняла на него глаза и молча покачала головой. Немое очарование этого сдержанного жеста пленило его. Но на её пальце он вдруг заметил кольцо, и это — напоминанием о её муже — на мгновение смутило его. Он перемолчал неловкость и спросил:

— Вы, как я вижу, любите одиночество?

— Все мечтатели одиноки, — пожала она тонкими плечами.

— Истинное одиночество — это присутствие непонимающего, — осторожно проронил он двусмысленную фразу.

Губы её чуть дрогнули.

— Одиночество вовсе не страшно. Надо только назвать его уединением, — не то согласилась, не то оспорила его она. Он уже где-то слышал эти слова, но в её устах они прозвучали свежо и тонко.

— Как я завидую вашему мужу, миссис Тэйтон, — со вздохом бросил он.

Она рассмеялась.

— Не стоит. Есть только один способ сделать брак счастливым, и все хотели бы его узнать. Но брак не рай. Что делают в раю, никто не знает, зато точно известно, чего там не женятся и не выходят замуж…

— Мне не хотелось бы так говорить, но есть женщины… — он судорожно сглотнул. — Кажется, что с такой женщиной, как вы, не умрёшь, в вас есть вечная жизнь, и, — Стивен смутился, — что-то непреходящее. Когда я вас впервые увидел в лаборатории у Гриффина, я подумал, что вы… существовали всегда. Были прекраснейшей из египтянок Нефертити и царицей Египта Клеопатрой, трепетной Сафо и страстной Мессалиной, мадонной живописцев Джокондой и королевой куртизанок Нинон Ланкло…

Она снова улыбнулась.

— Недурное начало. Мужчины иногда говорят женщинам правду, и тогда надо сделать вид, что всему этому вздору веришь.

Эту фразу Стивен тоже как-то слышал, но то, как к месту она была употреблена, умилило его. Хэмилтон чуть наклонился к миссис Тэйтон.

— Галатея…

В галерее раздались шаги, и он быстро отпрянул. Вошла Берта Винкельман.

— А, мистер Хэмилтон, я вас ищу. Мистер Гриффин прислал сообщение с раскопа. Он спрашивает, можем ли мы объединить масс-спектрометрию и жидкостную хроматографию для идентификации белков? Он прав, это интересное решение. Многовековую ДНК сложно извлечь из-за быстрого разрушения и посторонних загрязнений, а белковые молекулы не разлагаются…

Хэмилтон замер, силясь понять, чего она от него хочет. Неожиданное и бестактное вторжение этой женщины было настолько не ко времени, что он почувствовал досаду и раздражение. Масс-спектрометрия? Жидкостная хроматография? Ему захотелось послать её ко всем чертям, однако упоминание о Гриффине быстро отрезвило.

— Конечно, это вполне возможно, хоть сам я таких анализов никогда не делал, — ответил он и, стараясь скрыть злость, с усилием улыбнулся Берте Винкельман.

Фрау кивнула и ушла со смартфоном в галерею. К его сожалению, миссис Тэйтон тоже поднялась.

— Вы уже уходите?

— Становится жарко.

Ему захотелось задержать её хоть ненадолго.

— Вы околдовали меня, все мои мысли — о вас, Галатея…