Ольга Михайлова - Похоть

— Мудак! Придурок! Слепой баран! Пень с глазами! Лопух! Бездельник! Недоумок! Остолоп! Дятел! Лох! Бестолочь! Кретин!!! — весь этот поток брани, в котором, к тому же встречались порой и вещи совсем уж не для женских ушей, выливался, к изумлению Аманатидиса, вовсе не на голову Стивена Хэмилтона, а на Дэвида Хейфеца, торопливо упаковывавшего в аптечку какую-то ампулу и ищущего там что-то ещё.

Медик, всё ещё под градом площадной ругани, присел к столу, деловито наполнил аптечную пластиковую стопку чем-то жёлтым, и воздухе остро запахло кошачьей травой. Хейфец залихватски опрокинул в себя стопку, скривился, потом, пробормотав: «Господи! Помоги мне встать на ноги — упасть я могу и сам», поднялся и подошёл к Хэмилтону, походя вежливо попросив Тэйтона заткнуться, что тот почему-то моментально и сделал, обессиленно плюхнувшись в кресло, предательски под ним заскрипевшее.

Хейфец впился глазами в Хэмилтона.

— Воистину, есть три способа говорить с дураком. Жаль, что ни один не работает, — дыша валерианой, прошипел он. — Юноша, я ли не говорил вам, что список того, что в жизни можно попробовать, гораздо короче того, что пробовать не следует? — Лицо медика исказилось в злобное рыльце средневековой горгульи, — я ли не говорил вам, чтобы вы не лезли в чужую семью? Я ли не твердил вам, чтобы вы не смели подниматься на третий этаж и не пытались встретиться с миссис Тэйтон? Я ли не уверял вас, что тот, кто пытается наставить рога другому, рискует неоправданно и страшно? — Хейфец взвизгнул, но заставил себя успокоиться. Помолчав минуту, он вздохнул и вяло договорил, вложив в голос толику надежды. — Но, может, я всё же не прав? Может, вы всё же просто солгали? Нет? Вы действительно стали её любовником?

Хэмилтону претил этот дурацкий спектакль, и он просто высокомерно кивнул, ничего не ответив медику.

Тэйтон что-то прорычал, и это явно была новая порция ругани, адресованная Хейфецу.

Тот, игнорируя поношения, склонился к Хэмилтону.

— Ну, пусть так. Но, надеюсь, вы были умны и осторожны? Вы действительно переспали с Галатеей, и… простите, тут дамы… без всякой защиты?

Хэмилтон растерялся. Нелепое представление Тэйтона и Хейфеца сбило его с толку. Медик с досадой продолжал:

— Ой, вэй, чует сердце. Чует беду. И когда успел, а? Парадокс, но самыми изобретательными в любви оказываются именно те, у кого меньше всего ума. Почему так?

Аманатидис осторожно приблизился и склонился к доктору.

— Правильно ли я догадался?

Хейфец обернулся к полицейскому.

— Конечно, у вас понимание на физиономии написано, — грубо кивнул медик и нервно утёр манжетой рубашки потный лоб. — Но каков дурак-то, боже мой…

— Это, конечно, делает надежду синьорины Карвахаль более здравой и осмысленной, — распрямился Аманатидис. — Итак, хрупкое здоровье миссис Тэйтон… Как я понял, страдала она вовсе не от простуд и ангин?

Хейфец какой-то странной, шарнирной походкой поплёлся по гостиной и с размаху плюхнулся на диван. Несмотря на явное раздражение и нескрываемый гнев, вид у него был расстроенный и совсем больной.

— Возможности медицины безграничны, господин Аманатидис. Ограничены только возможности пациентов, — пробормотал он наконец. — Долг врача — продлевать пациенту жизнь, но я продлевал умирание. Миссис Тэйтон была ВИЧ-инфицирована. По моим прикидкам, уже семь лет.

Аманатидис снова с силой сжал челюсти. Что же, кое-что прояснилось. Теперь ему стал понятен намёк Карвахаля. Тот пытался заставить его думать в правильном направлении. Почему удивилась, увидев труп, Долорес Карвахаль? Да потому, что знала, что дни миссис Тэйтон и без того сочтены, и Арчибальду нет никакого смысла убивать её. Проще было подождать. Почему Карвахаль оставил сестру в покое и даже позволил ей встретиться здесь с влюблённым в неё Тэйтоном? Потому что знал, что рано или поздно Тэйтон овдовеет. Почему заорал, встретив на лестнице Галатею Тэйтон, Франческо Бельграно? Не потому ли, что знал о болезни Галатеи? Не потому ли до дрожи перепугался Рене Лану?

Однако так ли? Ситуация порождала новые вопросы, тем более что, услышав Хейфеца, Бельграно побледнел, почесал шевелюру и отрешённо пробормотал:

— Вот тебе и на… Так она… Вот ужас-то. Я еще и смотрю, глаза-то у неё как у дьявола, вроде улыбается, а смотрит так, словно удушить хочет, — он смотрел на край стола, тараща глаза, но явно ничего не видя. — И ведь точно накануне смерти, как чёрную метку, эпитафию ей вырыли. Вот странно-то…

— Чего именно странно? — уточнил полицейский.

— Я только… — итальянец растерялся, бросил жалкий взгляд на Арчибальда Тейтона и умолк.

— Что странного вы тут увидели? — не отставал следователь.

Бельграно всё ещё мялся, не решаясь сказать. Ему помог Рене Лану.

— Франческо говорит об эпитафии, я же вам рассказал, что расшифровал надпись…

Тэйтон поднял голову, нахмурился и растерянно пробормотал.

— Расшифровал? А мне Лори сказал, что ни ты, ни Спирос не могут прочесть.

— Вам не могли прочесть, — вежливо поправил его Франческо Бельграно, — а так, разумеется, прочитали. «Из ничего жизнь снова возвращается в ничто, и злой жребий вдруг уничтожает в июне цветущую жизнь и от неё, лежащей здесь, остаётся лишь одно пустое имя — Галатея». Лану, как прочёл это, так сразу, натурально, решил дураком прикинуться.

— Как-как? — Арчибальд Тэйтон резко поднялся. — Прочтите ещё раз! — потребовал он.

Бельграно повторил, демонстрируя отменную память.

— Ты теперь можешь не тратиться на эпитафию, Арчи, — буркнул Хейфец.

— А ты заткнись, слепой крот, у тебя под носом, — снова взвился Тэйтон, — под самым носом… Куда ты смотрел?

— Да причём тут я? — злобно возмутился в ответ Хейфец. — Чего ты от меня хочешь? Не мог же я посадить её на цепь и привязать к кровати, как собаку к будке! А это был единственный способ остановить её.

Аманатидис напрягся.

— Так о её болезни знали все, не так ли? — спросил он у Хейфеца. Он понимал, что близок к тому, чтобы нащупать убийцу, близок, как никогда. Значит, с миссис Тэйтон свели счёты, и это мог сделать тот, кто узнал о её болезни и кого она могла заразить. Но Хэмилтон не знал о диагнозе миссис Тэйтон, значит, был еще один любовник. Итак…

Но Хейфец не подтвердил его версию.

— Нет, — покачал головой медик, — упаси Бог. Вначале о ней знала только Долорес Карвахаль. Ей сказал сам Арчибальд. Но от неё узнал, разумеется, Рамон, иначе он не позволил бы ей приехать сюда. — Он вздохнул и устало пояснил. — Это была дурная идея Тэйтона, полоумное желание безумно влюблённого. Он хотел видеть Долорес. Просто сходил по ней с ума. Свести их вместе — Долорес и Галатею — он вовсе не хотел, думал оставить миссис Тейтон в Лондоне, но она начала сбегала из дома, орала, что не хочет умирать, что заберёт с собою всех, до кого дотянется, — Хейфец зло щёлкнул пальцами. — Пришлось взять её с собой. Всем в экспедиции было сказано, что миссис Тэйтон… несколько нездорова и её лучше не беспокоить. Я говорил Арчи, что лучше, если все будут знать правду, но он считал, что афишировать такое… — Медик развёл руками. — Он стыдился. Я отчасти понимал его: вы просто не сталкивались с этим. Хотим мы того или не хотим, эти люди — прокажённые. Если это случилось в вашей семье — вам даже не сочувствуют, словно ваше горе не заслуживает утешения. Если теряешь близкого от рака, друзья собираются и поддерживают. Если у него СПИД, — люди начинают избегать вас: и больного, и всю семью. Арчи боялся всеобщего остракизма и стыдился её.