Александр Полеев - Вся правда о женском оргазме

Психоаналитическая терапия оргазмической дисфункции оказывалась неэффективной потому, что аналитики полагали (а некоторые особенно упорные и сейчас полагают!), что за отсутствием разрядки в близости стоят очень глубокие и серьезные механизмы бессознательной сферы психики. «Сама того не осознавая, женщина тормозит и собственное наслаждение близостью, и возможность разрядки, чтобы не выглядеть страстной, не выглядеть „плотской“, чтобы травмировать мужчину своим „холодным“ поведением в половом акте, чтобы наказать его», — говорят они. В отдельных случаях, касающихся какого-то незначительного числа женщин, они совершенно правы, но у большинства страждущих причины расстройства вовсе не так глубоки и серьезны, все гораздо проще и прозаичнее.

29-летняя Ирина, переводчик-синхронист высочайшей квалификации, внешне выглядела очень женственной и беззаботной. За этой внешней легкостью скрывались и некоторые мужские черты: решительность, целеустремленность, готовность преодолевать трудности. Никто из знавших ее и предположить не мог, что с пяти лет Иру воспитывал только отец — математик из оборонного НИИ. Мать Иры вышла замуж за иностранца, жила в Канаде, дочь видела раз в 3–4 года и никакого участия в ней практически не принимала. Особой красотой Ира не отличалась, но в компании вела себя весело и остроумно, шутила на двух языках, и с самого первого курса Торезовского института (так в те времена называли нынешний Университет Иностранных языков на Остоженке) недостатка в молодых поклонниках у нее никогда не было. После 3–4 встреч с молодым человеком Ира, не «ломаясь», вступала с ним в интимные отношения и поддерживала их полгода-год; потом они как-то сами сходили на нет. На вопросы молодого человека: «Любит ли она его?» Ира шутливо отвечала, что «на большую страсть не способна, потому что отец у нее — математик, а мама — физик, но в целом — любит». В ответ на вопрос «Хорошо ли ей в постели?» — улыбалась и отвечала: «Мне с тобой очень хорошо, а оргазм когда-нибудь придет, мы ведь с тобой еще молодые». И молодые люди, и подруги Иры пребывали в уверенности, что в интимной сфере у нее все хорошо.

На самом же деле — и Ира это прекрасно сознавала, просто не хотела никого обижать и травмировать — не испытала она ни чувства любви, ни тем более страсти. Прикосновения мужских рук к ее телу были ей приятные скорее на психологическом уровне, не вызывая ни удовольствия, ни возбуждения. Ее ощущения в близости определялись ею самой как «нейтральные»: фрикции не были ей неприятны, но и назвать их словом «удовольствие» или тем более «радость» — язык не поворачивался. Ира мечтала о том, что когда-нибудь она испытает чувство страсти и бросится в объятия к мужчине не потому, что так диктуют правила социального поведения, не потому, что очень не хочется выглядеть «белой вороной», а потому, что некая внутренняя сила, настоящая страсть толкнет ее в эти объятия. Мечтала молодая женщина о ярких ощущениях в самой близости — ну, пусть если не до разрядки, то хотя бы сами фрикции доставляют радость и наслаждение. Такие, о которых она читала в книгах. Такие, о которых ей рассказывала единственная близкая подруга Таня, готовая по первому звонку своего молодого человека нестись к метро и полтора часа добираться из Беляева в Алтуфьево, только бы оказаться в постели с любимым Лешей. «После того, как Леша меня берет, я вообще обо всем забываю, чувствую только наслаждение внизу живота, наслаждение от каждого его движения, потом сладкие судороги (понятия не имею, через сколько минут), потом несколько минут сплю, потом несколько часов такая спокойная-спокойная», — рассказывала Таня подруге. После таких рассказов Ира никогда не засыпала, всю ночь читала и думала.

«Может быть, мне в замужестве станет лучше?» — стала задумываться Ира и в 26 лет вышла замуж за физика, выступления которого несколько раз переводила. С каждым прожитым совместно месяцем Эдик, талантливый и легкий в общении, вызывал у нее все больше уважения, но ни сексуального желания, ни наслаждения интимной жизнью у Иры по-прежнему не возникало. Эдик стал догадываться, что любимая жена, утверждающая, что в постели с ним ей «очень хорошо», на самом деле кривит душой. Возвращаясь из нередких недельных или десятидневных командировок, он не чувствовал, что Ирина соскучилась, что ее тело тянется к нему… Нет, все происходило как обычно, и Эдик очень деликатно стал задавать Ире вопросы о ее влечении, об ощущениях в интимной жизни. В конце концов он понял, что все не так хорошо, как ему казалось, а точнее — совсем нехорошо. Со свойственной ему деликатностью он как-то сказал Ире, что ему не хотелось бы жить с женщиной, которая не испытывает с ним радости в интимной жизни. Ирине безумно хотелось ответить, что он, Эдик, здесь совершенно ни при чем, что этих радостей она вообще ни с кем не испытывала и не испытывает… За два с половиной года в целом счастливого замужества чувственность молодой женщины не улучшилась ни на йоту…

Будучи человеком очень самостоятельным, Ирина очень не любила обращаться за помощью, но в этой ситуации ничего иного ей не оставалось — и муж может уйти тихо и вежливо, и собственная фригидность надоела ей до смерти. Ирина много читала о психоанализе и решила, что если какой-либо метод ей и поможет, так именно анализ. Она долго выбирала специалиста, конечно, с помощью Интернета, поскольку сообщать о своем лечении Ирина не намеревалась ни подружкам, ни даже мужу — только Тане, верность и надежность которой была проверена долгими годами дружбы. Аналитиков-психологов она отвергла сразу, поскольку признавала только врачей. Выбрала того, кто, во-первых, довольно долго учился анализу в Лондоне, во-вторых, был автором двух профессиональных книг. Людей пишущих Ирина почему-то очень уважала.

Конечно, три часовых сеанса в неделю стоимостью по 100 долларов за сеанс с ориентировочным числом сессий 70–80 (!) показались ей дорогим лечением, но аналитик Михаил, 50-летний основательный мужчина, сказал, что после первых двух месяцев можно будет ограничиться двумя сеансами в неделю. После первой, почти двухчасовой, беседы Михаил сказал ей, что «работать» они будут методом свободных ассоциаций. Это значит, что Ирина должна научиться говорить обо всем, что она в настоящий момент — на кушетке — думает, независимо от того, кажутся ли ей эти мысли важными или малозначимыми, стесняется ли она их, или, может быть, ей пришли в голову мысли или воспоминания, о которых она вообще никогда никому не говорила. Ирина понимала, что говорить вслух о самом сокровенном, о том, чего сама в себе стесняешься, о поступках, одни из которых считаешь постыдными, другие — глупыми, а третьи — настолько глупыми и постыдными, что сама не можешь понять, как такое сотворила, будет трудно. У каждого из нас есть такие поступки, в которых мы не признаемся ни самому близкому другу, ни в состоянии самого глубокого опьянения. Но если так нужно для лечения… Ирина, конечно же, согласилась.