Фукая Тоева - Миллионер для фотографа

Все началось в прошлый новый год, когда Жан пребывал в наипрекраснейшем и наипьянейшем состоянии, чего с ним с юности не случалось – с тех пор, как съехал от родителей, разорвав порочный круг ежедневных семейных застолий. Все тосты про маленьких и гордых птичек были с детства изучены, Жан наконец выпорхнул из гнезда и приземлился где-то в микрорайоне на уровне десятого этажа, потерял парочку перьев, клюнул в зад парочку петухов, обжегшись, и не без помощи редактора Коли распушился в офисе журнала «Элита Лайф», вскоре ставшего уже родным и любимым.

И в прошлый новый год, когда он наконец набрался смелости и прилип к Коле алкогольными губами, втайне надеясь, что эта замечательная забота из рабочих отношений перекочует и в личные, Жан пообещал себе две вещи. Во-первых, никакого больше алкоголя. Во-вторых, никаких больше глупых надежд на светлые Колины глаза цвета горного льда и солнечные волосы, идеально растрепавшиеся и зачесанные назад, отчего Коля казался еще выше – почти на целую голову. Да и вообще, никаких томных вздохов ни на чьи бы то ни было глаза. И не доверять своим! В-третьих, никаких первых шагов в малоизвестных направлениях, только привычные фейковые аккаунты и дежурные вопросы про сантиметры вместо раскрытия души первым встречным, которых в его почти двадцать четыре уже накопилось примерно как пальцев на одинокой правой руке. В-четвертых, работу – всегда во главу угла, чтобы отвлечься от душевных терзаний и не портить ни с кем хотя бы деловые отношения, а заодно накопить себе на новый объектив, штатив и парочку софтбоксов и более-менее приличный шкаф, куда все это складировать. В-пятых… Вроде бы он обещал себе две вещи. Ладно, в-пятых, никакого секса сразу после знакомства. Хоть и было до этого всего-то раз, но лучше бы вообще не было. Вспоминать до сих пор не хочется.

Жан даже загибает пальцы, мысленно все это перечисляя, но загибания не помогают, как и активные моргания полусонными глазами: он все так же лежит в чужой постели, задницей чуя, как сзади пристроилось другое тело. И это точно не Коля. Еще бы это был Коля, Жана бы уже накрошили на шашлык! Еще не остыли воспоминания, как весь вечер он активно нажимал кнопочку «Никон», пытаясь ловить камерой золотые зубы бабушек (в переносном смысле, само собой), более-менее ровные лица мужиков, командовал Коле показать львицу, а Рудику – не смотреть волком и изобразить хотя бы подобие улыбки. И хотя свадьба была Элеоноры Эдуардовны, мамы Рудика и Колиной соседки по совместительству, Жану весь вечер казалось, что женят двух геев. Точнее, одного недогея и одного быдлогея. А когда он сам случайно поймал букет, выскочив на него в попытке сфотографировать розочки в полете, сомнения в гейскости свадьбы развеялись, став убежденностью, как и последние попытки самоконтроля. Дальше были дурацкие конкурсы, тосты про одну маленькую, но очень гордую задницу, посмевшую пренебречь работой и хлебнуть двести грамм коньяка с тем потрясным мужчиной в синем костюме, а дальше… В общем, после пьяных обжиманий с Колей и Рудиком в туалете и клятв в вечной мужской дружбе эти двое незаметно улетучились, а Жан, застуканный синим пиджаком, под ночь и еще грамм триста коньяка докатился теперь до обжиманий с оным, нарушив все свои правила одним махом. И сейчас этот мужчина, уже без пиджака и даже без трусов прижимается к Жану сзади, одним своим дыханием щекотно подгоняя кровь во все места разом.

«Только не делай резких движений. Спокойно» – повторяет про себя Жан, медленно высовывая из-под одеяла ноги, одну за другой, следя, чтобы мужчина сзади не проснулся. Дышит он вроде ровно и шевелится неосознанно. Жану надо только скорее вылезти, чтобы снова не поддаться коварному мозгу, требующему эндорфинов. Еще чуть-чуть – и будет поздно, ведь захочется прижаться в ответ. Да что там, ему уже хочется, но пока стыд и совесть не позволяют.

Жан, ерзая задницей, уже почти скатывается с кровати, уже почти…

– Ты куда-то торопишься? – раздается сзади хриплое прямо в ухо. Этакий вопрос без вопроса, скорее, констатация факта.

– А? – Жан замирает, потому что крепкая рука, перехватившая его поперек живота, мешает теперь сбежать из постельного плена. – Я просто… Который час, не подскажете-шь?

Называть этого мужчину на «ты» было так легко в темноте, но так трудно, когда трезвость ума вернулась, а ночной коньячной смелости поубавилось.

– Оставайся еще. Ты меня вчера заверил, что тебе сегодня никуда не нужно.

– Я, наверное, буду меша-а-ать, – оправдывается Жан, предательским голосом дав петуха, когда теплые ладони с помощью запрещенных приемов пытаются переубедить в обратном.

– Не будешь. Я не из тех, кто ждет, чтобы ты свалил сразу же.

А вот это уже обидно. Значит, синий костюмчик просто сам по себе весь из себя великодушный и благородный? А Жан, получается, совершенно не особенный для него. Ни капельки. От разочарования реальностью щиплет в уголках глаз, которые Жан трет кончиками пальцев, а затем ерзает снова, пытаясь высвободиться. Сзади прижимаются еще крепче.

– Я не настаиваю, – горячее дыхание щекочет шею. – Но если ты стесняешься, потому что забыл, как меня зовут, я не обижусь.

– Ничего я не забыл, – фыркает Жан. Уж с чем-чем, а с памятью на мужчин, делавших с ним такие вещи, что от одних воспоминаний щеки горят, у него все в порядке. – Ничего я не забыл, Руслан.

Тот молчит долгие секунды, и Жан уже боится, что все-таки напутал, хотя до этого момента все казалось логичным. Даже не оборачиваясь, он точно может сказать, что в затылок ему сейчас дышит тот же мужчина, с которым ночью они вместе избавлялись от одежды и некоторых Жановых комплексов. Жан может с фотографической памятью назвать, где на лице Руслана и не только находятся все его пять самых заметных родинок, отгадать парфюм с первых трех нот и точно определить, какого оттенка его черные волосы, наверняка растрепанные, ведь ночью в идеальную прическу то и дело зарывались его пальцы – и ощущения на них все еще те самые.

– Да, – вздыхает Руслан. – Ты еще лучше, чем я думал.

– Спасибо, – Жан хмыкает, перестав ерзать.

Глаза наконец привыкают к полумраку в спальне. Тоненькая полоска света между плотными шторами позволяет разглядеть, где же он оказался: стены, шторы, даже потолок – такие темные, что, кажется, будто Жана утащил к себе в пещеру очень первобытный человек. Правда, с одной оговоркой, что у него все в порядке со вкусом на современный дизайн. Жан видит стильное кресло в углу, а над ним – светильник на изгибающейся полукругом ножке. Прямо как у них в журнале, в разделе рекламы студий интерьерных решений. Вот так, соприкасаясь с «Элитой Лайф», Жан вдруг проник в самое нутро этой элиты. И от этого почему-то становится неуютно. Жан, хоть и обожает все красивое и дизайнерское, именно здесь и сейчас чувствует себя слишком чужим, словно Алиса в Зазеркалье, по ту сторону своего привычного обзора через видоискатель.