Мария Зайцева - Их безумие

Керри уже не плачет, безвольно лежа рядом с ним на измятой траве, не чувствуя ни прохлады от воды, ни овежающего ветерка. Только жар его кожи. Невыносимый, удушающий.

И ощущает, как в испуге замирает сердце, когда его ладонь движется вверх по телу, обхватывает грудь, сжимает.

Рей переворачивает ее опять на лопатки, смотрит какое-то время в полные слез глаза, а затем тянется к губам. Керри уворачивается, тихо всхлипывая, хотя бы этим смешным сопротивлением показывая свое отношение к происходящему.

Но ее оживший кошмар это не волнует.

Потому что руки приходят в движение, забрасывая безвольные ноги на плечи, потому что опять больно, так больно, что хочется кричать, но Керри только стонет и смотрит в черные безжалостные глаза своего мучителя.

Она знает теперь, что будет видеть во сне каждую ночь. Что будет чувствовать.

Холод травы под спиной, тяжесть чужого горячего тела, резкие грубые болезненные движения внутри нее, и луну, холодно и отрешенно взирающую на нее с неба. Луну, отражающуюся в зрачках ее кошмара.

Когда утром он провожает ее к корпусу, держа за руку крепкой сухой ладонью, Керри лишь покорно переставляет ноги, сосредоточиваясь на том, чтоб дойти. Чтоб не упасть.

Она не говорит с ним, не плачет.

Она не оглядывается, когда он отпускает ее и уходит обратно в лес, лишь усмехается устало. Что же, он, наверно, неплохо поохотился.

Судя по всему, ему понравилось.

Через день, молча глядя на темную фигуру, сидящую на подоконнике в ее комнате, Керри думает, что она была права в своем предположении.

Ему точно понравилось.

Она не сопротивляется, не издает ни звука, когда он спрыгивает с подоконника, подходит, проводит грубыми пальцами по губам, заставляя их раскрыться, опускается ниже, захватывая ее пижаму в горсть на груди и стягивая через голову.

Она молчит, когда он, больно и бесцеремонно обхватив ее мгновенно налившуюся грудь, прикусывает затвердевшие соски, тяжело дыша, подхватывает ее на руки, опускает на жалобно скрипнувшую кровать.

На секунду замирает, когда кровать опять скрипит, уже громче, под его весом, затем встает, поднимает ее, и, захватив подушки и одеяла, бросает их на пол, укладывая Керри туда же.

Теперь ничего не скрипит.

Теперь ничего не мешает.

Теперь можно делать все, что хочет.

Все, что он хочет.

Потом он курит, задумчиво разглядывая ее небогатую комнатку, поглаживая неподвижно лежащую Керри по мокрой от пота спине.

Потом уходит. Так же, как и пришел.

А Керри так и остается до утра лежать на полу, не в силах пошевелиться, не в силах пережить свой позор.

Свой ужас от осознания ситуации. И от осознания того, что он тоже это знает. Что он понял.

Что увидел, как сегодня ей было хорошо.

Что, несмотря на боль, на его грубость, на всю дикость ситуации, ей было сладко.

Невыносимо, тягуче, мучительно сладко.

Эта сладость разлилась по телу внезапно, перехватила дыхание, затуманила голову, заставила застонать громко и жалобно, так, что пришлось самой прикусывать его крепкое плечо, оставляя на нем свою метку.

Это было унизительно.

Еще более унизительно, чем то, что он с ней делал.

Потому что это, в отличие от самого секса, произошло по ее воле. Ее никто не заставлял кончать, никто не заставлял стонать под ним, выгибаться под ним, кусать его.

Она сама.

И он это увидел и понял, и ответил ей так, что она кончила второй раз, до того остро и болезненно, что от судороги даже пальцы ног поджались.

Он ушел довольным. Конечно, чего бы ему не быть довольным?

А вот как ей теперь жить, непонятно.

Решения у ситуации не было никакого.

После его срыва в спортзале прошло несколько дней. Рэй все так же ходит в колледж. Не мог не ходить. Очень хотел. Но не мог. Там была возможность увидеть ее. Попытки начать нормально общаться он уже оставляет. Не с его удачей. Но хотя бы смотреть-то можно? Просто смотреть. Больше ничего. Ну, и потихоньку убирать всех, кто, как ему кажется, может неровно дышать к Керри. Расчищать пространство вокруг нее. Потому что мысль, что она может захотеть быть с кем-то, приносит физическую боль. Зверь внутри поднимает шерсть на загривке и рычит. И бьет хвостом.

Рэй надеется, что все пройдет само собой. Пока не проходило.

Только острее все становилось, только яростнее.

Но не может же так быть постоянно?

Нехило отвлекали от задурманившей голову одержимости семейные дела.

Старый говнюк допился до того, что заложенный дом пошел с молотка.

Рэй осознает, что вскоре придется искать себе угол. Пока что временно переезжает в автомастерскую, хорошо, что хозяин пускает. Добрый мужик. Денег не взял. Ну, так, урезал зарплату в половину. И все. Святой человек.

Папаша свалил к новой бабе. И где он их только находит, марамоек этих? И, самое главное, что они все в нем находят?

Не иначе, хваленое уокеровское обаяние срабатывает.

Шон, помнится, про это всегда заливал, особенно по пьяни. Типа, бабы любят говнюков. И чем говнянее говнюк, тем больше любят. И примеры приводил из личного опыта. Обычно Рэй в этот момент старался свалить, уж очень мерзко было.

Тем более, что на нем, судя по всему, природа отдохнула, семейной харизмы не досталось, иначе не бегала бы от него куколка, как от огня. Наоборот, после первого поцелуя потекла бы и ножки раздвинула свои.

Красивые. Точеные. Как бы они у него на плечах смотрелись, ух!

Он бы языком ступню пощекотал, прикусил мягкое местечко рядом с пяточкой, придерживая за тонкие щиколотки, чтоб не дергалась.

У нее щиколотки легко можно обхватить двумя пальцами, и еще место останется.

А потом провел бы языком по гладкой вкусной коже к коленям, бедрам, вдохнул бы ее запах… И дернул на себя, так, чтоб охнула, закусила губы свои нежные, закатила глаза, когда почувствует его в себе первый раз…

Со стояком – неизменным приятелем таких фантазий, приходилось разбираться по-старинке, потому что на шлюх Рэя по-прежнему не тянуло.

Длинный уикэнд был к месту. Работы в автомастерской не было, и Рэй рванул в лес на три дня.

Охоту он любил. Тишина, запах леса, полное ощущение отключки от внешнего мира. И мысли как-то выглаживаются что ли. На место в голове все становится. Рэй очень рассчитывал, что и в этот раз поможет.

Вообще, в последнее время ему жилось спокойнее. От папаши не было ни слуху ни духу, может, сдох уже где-нибудь под забором и избавил младшего сына от необходимости помогать ему в этом и приятной встречи с братом в тюрьме.

Хозяин автомастерской отдал Рэю за просто так остов старого байка, из которого вполне можно было сварганить нормальное железо. Обещал после колледжа оставить его работать у себя и добавить деньжат к зарплате. Жизнь однозначно налаживалась.