Константин Фрес - Останься со мной

От души сцапав красотку за вожделенную задницу, по-хозяйски откровенно поглаживая стройное девичье бедро, почти закинув одну ее ногу себе за спину, прижался к ней всем телом, возбужденным членом, оттягивающим брюки, к ее промежности, к грубым швам, там, где было теплее всего и влажно пахло женщиной. Сейчас, когда они были так близко, что он чуял сладкий аромат карамели, исходящий от ее губ, на дне ее невероятно-бирюзовых глаз он видел настоящий испуг, почти панику, потому что она от него такого точно не ожидала. Ее пальцы беспомощно царапали стену и заметно тряслись, но она даже не пискнула, загипнотизированная, словно кролик удавом, напуганная его напором и опасной хищностью до немоты. Даже если б он ее сейчас изнасиловал, она даже не пискнула бы, не посмела, все звуки застряли в ее подрагивающем горле, и Акула – о-о-о, он отлично припомнил, за что ему дали это жестокое имя! – снова ощутил прилив желания, до головокружения, находя ее невинную оторопь очень волнующей и возбуждающей. Какая честная, настоящая покорность, и какая огромная власть… Вот так сразу – сдалась? Вот так сразу – признала его победу?

«Думала, что находишься в безопасности? Ну, раз уж ты все обо мне знаешь, милая, то можно тебя посветить во все тонкости, не так ли?.. Посмотрим, захочется ли тебе смеяться потом…»

– Рыба вялая, – полушепотом, посмеиваясь, показывая острые зубы, произнес он, почти касаясь ее носика своим носом, втягивая ее аромат – каких-то еле уловимых, почти выветрившихся духов и запах чистой молодой кожи, – с видимым удовольствием. – Может, научишь меня, как быть Акулой, м-м-м? А то у меня, кажется, плохо получается. Не произвожу впечатления.

Он двигался мягко, гибко, еле уловимо, потираясь о нее возбужденным членом ровно в том месте, какое обычно у женщин такое влажное и горячее, имитируя те самые движения, на которые девчонка так навязчиво напрашивалась. Но сейчас красивая чувственная ласка была превращена в фальшивку, в издевательство, и Акула с удовольствием наблюдал, как из черт девчонки исчезает все насмешливое и высокомерное. Даже сквозь ткань джинсов ему чудился жар ее тайного местечка, которого касаться мог не каждый; нет-нет, Акула не думал, что красотка раздвигает ноги перед всеми. И тем унизительнее и постыднее для нее должны были стать его действия, тем паче, что, кажется, она совсем не испытывала приятных чувств, только откровенный стыд, оттого что кто-то другой бесцеремонно распоряжался ее телом, трогал самые интимные места, не спрашивая ее разрешения, и вел с ней себя так…так…

Она вдруг ощутила, что некоторые ситуации она не в силах не контролировать, не исправить, и это была одна из таких ситуаций. Ее напуганные глаза становились все больше и больше, и в них отражался уже не только испуг – отчаяние, понимание, что она влипла.

– Я же не мальчик, – снисходительно заметил Акула вполголоса, наблюдая, как ее бирюзовые глаза от стыда медленно наполняются слезами. – Ты привыкла к тому, что малолетние сосунки теряются от твоих колкостей? Злятся? Психуют от твоих провокаций? Привыкла чувствовать себя победительницей?

Акула грубо перехватил тонкие запястья, вздернул руки девушки у нее над головой и прижался к ее телу, прильнул особенно мягко, долго, томно, настолько откровенно и чувственно, будто они с девушкой были обнажены, будто их тела слились воедино, и он берет ее глубоко, очень глубоко. Его пошлый намек не остался не понят, девушка оглушительно взвизгнула, и он тотчас отпрянул от нее, оставив у стены, потрепанную, потисканную, сжавшуюся стыдливо в комочек.

– Мой тебе совет, – хладнокровно произнес он, отступая к столу. Во рту его горело, словно он целовал эту девушку, упиваясь сладким вкусом ее леденцовых губ, и он готов был заесть этот непередаваемый, желанный вкус горчицей, лишь бы избавиться от него. – Не веди себя так со взрослыми мужчинами. И вообще не веди себя так. Я тебе дал понять, на что ты напрашиваешься. И если ты не изменишь своего поведения, однажды это произойдет по-настоящему. И не факт, что тебе это понравится. Как сейчас. Не понравилось же?

– Дурак! – со слезами в голосе выкрикнула девушка, зажимая рот руками, чтобы никто не услышал ее рыданий. – Идиотина!

Она, рыдая и вздрагивая всем своим тонким телом, рванула прочь, едва не сбив с ног входящую Аньку, и где-то в прихожей уже через миг застучали каблучки ее туфель.

– Ты чего тут устроил?!

В руках Аньки был поднос с чашками, яркий чайник, и только быстрая реакция Акулы уберегла парадный сервиз от уничтожения, когда руки Аньки дрогнули и едва не вывалили все содержимое подноса ей под ноги. Он подхватил поднос и аккуратно поставил его на стол, неспешно налил себе чаю, еле удерживаясь от того, чтобы заглотить кипяток одном глотком и смыть карамельные аромат со своего языка.

– Ты чего девчонке наговорил?! – свирепо рычала Анька, пока он неспешно помешивал чай ложечкой.

– Ты зачем ей рассказала? – произнес он вполголоса.

– Рассказала? О чем?!

Лассе кинул на нее взгляд через плечо, наконец-то пригубив вожделенную жидкость, ощущая неимоверное облегчение. Черт, а ведь он, кажется, завелся по-настоящему. Почуял вкус крови, как говорится. Приятную тяжесть и округлости девичьего тела в руках…

– О зеленке, – как можно небрежнее отозвался он. – О розовых трусах. Зачем? М-м-м?

Анька даже поперхнулась от злости и несправедливых обвинений.

– Совсем головой повредился?! – зашипела она, наступая на Лассе едва не с кулаками. – Как бы я это рассказала, умолчав о том, что мы с тобой… что… словом, что мы чпокались?! А?! Или ты думаешь, я всем рассказываю, как по очереди крутила с обоими братьями?! Такие вещи вообще не рассказывают юным девушкам!

Юная!

Это слово молнией промелькнуло в голове у Акулы, он едва не поперхнулся горячим чаем, закашлялся и был вынужден чашку поставить на стол. Придурок! Нашел с кем связываться! А девчонке сколько лет-то?!.. На свежатинку потянуло!?

– Ты чего ей наговорил, чего наговорил, паршивец?! – не унималась Анька.

– Скажем так: мы друг друга не поняли, – хладнокровно ответил Акула. – Не переживай, я все улажу. Я извинюсь.

****

Ай-ай… вот это позор, вот это натворил дел!

Акула не понимал, чего он испытывает больше, стыда за то, что сорвался на глупой, совсем ей зеленой девчонке, или приятного, до дрожи в руках волнующего возбуждения. Он крепче сжимал ладони на руле, чтобы унять эту дрожь, и в изумлении покачивал головой, стараясь разобраться в себе.

Вот почему – Акула. Не Лось. Лось – спокойный, неспешный и непробиваемый. Он подумает тысячу раз, прежде чем сделать, все взвесит и хладнокровно выверит. А Акула не такой; сколько раз он проклинал свой неуемный горячий темперамент, который каждый раз хищно нашептывал ему: напади! Укуси! Разорви! Акуле не доставало терпения и хладнокровия, чтобы обдумать все трезво.