Ника Маслова - Стеклянный принц

– Не самое плохое зрелище. Но сзади он намного лучше, глаже, сочней.

– Я же тебе говорил. А ты ворчал, как старый дед.

Давешние знакомые, но уже не в облачениях воинов, а в роскошных одеждах высшей знати, оказались стоящими совсем рядом с клеткой. Ариэль не мог понять, как пропустил их появление, и как долго они уже наблюдали за ним и глумились над полной его наготой и беззащитностью. Он отступил на шаг от пылающих прутьев, и огонь немедленно исчез. Металл ещё недолго светился и негромко гудел-потрескивал, пока всё не стихло.

– Что, даже не прикроешься? – недовольно бросил Фер – значит, ждал представления. – Стыда совсем нет?

Стыд наверняка нашёлся бы, да места ему не хватило. В Ариэле клокотала ярость, боролась с вбитым в память запретом поддаваться эмоциям. Намного важней невольной демонстрации наготы и позорного для благородного человека подглядывания за ней оставался факт, что недостойный надел на себя корону отца.

Венец накрывал чёрные, как душа убийцы, волосы, золото и драгоценные камни сверкали в лучах солнца, проникающих через узкие бойницы-окна. На крепкой и загорелой, как у пахаря, шее, поверх расшитых золотыми и серебряными нитями одежд висел амулет пяти стихий – к нему никто, кроме отца, не имел права прикасаться. Отец его никогда не снимал, в нём и мылся, и спал, с ним одним стоил армии, как всегда говорил. Значит, амулет сняли с его мёртвого тела. Перед голым, лишённым всего Ариэлем стоял изменник, падальщик, проклятый убийца. Так кто из них должен сгорать со стыда?

Щёки Ариэля мучительно жарко зарделись, и в лице пса он заметил торжествующее злорадство.

– Мне нечего стыдиться, – справившись с вспышкой священного гнева, сказал Ариэль. – Единственная моя одежда насквозь мокрая, а окна открыты. Избыток стыдливости превратил бы меня в самоубийцу. Стыдиться стоит тому, кто пользуется чужой беззащитностью и смеётся над чужим горем. Особенно если тот человек, которого он всячески унижает, на деле ни в чём перед ним не виноват.

Фер повернулся к вечно скалящемуся приятелю.

– Рами, ты дал мне плохой совет.

– Вовсе нет, – ответил этот шут и расплылся в ухмылке. – Если бы он стыдливо прятал свои прелести под руками и одеждой, было бы не в пример как скучней. У него есть зубки, смотри-ка, уже вырос волчонок. Он не даст тебе скучать.

– Вас, благородный лорд, развлекает моё унижение? – спросил Ариэль у Рами, скалящегося пса.

Тот не ответил, будто не понимал человеческой речи, повернулся к другому псу, Феру, заговорил с ним, смеясь, балагуря. Ариэль повернулся к ним спиной, пытаясь согреть остаточным теплом остывающей клетки успевший заледенеть тыл и прячась хоть так от бесстыжих взглядов. На его лице заиграла злая улыбка.

О, он почти видел свиток с их планом, будто читал пункт за пунктом, заглядывая поверх чужого плеча. Первое: напугать холодом, голодом и одиночеством, вынудить поджать хвост. Второе: заставить его поверить, что весь мир ополчился против него, что он отвержен, забыт и никому на всём свете не нужен. Третье: лишить его чужого общества, вынудить его общаться с псом Фером изо дня в день и только с ним одним говорить – чтобы проклятый Фер стал всем его миром. Четвёртое: унижать, заставлять подчиняться, а затем задабривать подачками, пока дрессировка не будет завершена, и они не получат послушного, заглядывающего Феру-узурпатору в рот Ариэля – крон-принца, который никогда и ничего не будет решать сам.

До чего выбранная ими игра проста и примитивна. Под стать им самим.

– Больше ничего не хочешь сказать? – раздался низкий, глубокий голос прямо за спиной.

Ариэль невольно вздрогнул: пёс опять подкрался к нему совершенно бесшумно и оказался слишком близко.

– Мне нечего вам сказать.

– А попросить?

«Может, ещё и упасть на колени?» – он хмыкнул.

Фер услышал – будто обладал чутким слухом настоящего пса.

– Смеёшься? Ну ладно.

Замок щёлкнул. Успев повернуться, Ариэль увидел, как Фер голой рукой берётся за вновь пылающие прутья клетки, и волшебный огонь его не обжигает – лишь ярче светится амулет, тот, огненный, что у самой шеи. Так вот что он собой представляет – настоящее сокровище, полная защита против огня.

В лицо Ариэлю прилетело скомканное одеяло.

– Оденься, – приказал Фер. – И хорошо обдумай своё поведение. Реши, что ты можешь мне предложить. Потому что за всё, абсолютно за всё в твоей новой жизни тебе, принц, придётся платить.

– Мне нечем платить. Я гол. – Ариэль умышленно выпустил из рук одеяло, и оно упало на пол.

Фер шагнул внутрь клетки.

Ариэль заставил себя остаться на месте, принял самый холодный и независимый вид, который только смог изобразить. Все его защиты, вся его мертвенность прогибались и ломались при приближении врага. Ариэль жадно алкал его немедленной смерти. Жаждал, как умирающий в пустыне, вцепиться в лицо, выгрызть горло, выдавить глаза – и сохранял неподвижность.

Фер протянул руку и коснулся его груди, королевской лилии, выжженной там в первый час жизни. Ариэль вздрогнул, не смог удержать невозмутимый вид. Его как молнией прошило от лёгкого прикосновения тёплых пальцев. Фер не остановился, его рука, твёрдая и жёсткая рука воина, надавливая на покрытую мурашками холодную кожу, двинулась ниже, замерев поверх соска. Сдавив его, покатав между пальцами, как мнут зелёную виноградинку, чтобы стала мягче, сочней, но так сильно, что Ариэлю пришлось подавить стон боли, Фер сказал:

– А ты подумай, что же у тебя ещё интересного осталось, что ты можешь мне предложить.

У Ариэля всё заледенело внутри: они что, это серьёзно?

Стоящий невдалеке Рами недовольно заметил:

– Ты слишком спешишь. До этого этапа были недели.

Фер отмахнулся.

– Ты разве не понял? Мы имеем дело с умным молодым человеком. Поразмыслив, он быстро поймёт, что мне от него нужно, если уже не понял. Не правда ли, принц? – Он ещё раз до боли сдавил и так ноющий, огнём горящий сосок Ариэля. – Всякое древо, не приносящее плод, срубают и бросают в огонь. Это моя прямая обязанность, раз я тут садовник.

Он ещё приблизился, слегка наклонился, так что между их лицами осталось расстояние не больше, чем от запястья до кончиков пальцев. Ариэль смог заметить звёздный рисунок радужки в тёмно-карих глазах узурпатора, посчитать каждую чёрную ресницу, увидеть его лицо во всех подробностях: и гордый разлёт тёмных бровей, и прямой нос, и старый шрам на левой щеке, заметный только вблизи, и полные губы, и острые скулы, и точку-родинку на виске. Люцифер был красив. От него пахло потом и мускусом, по-мужски, без цветочной отдушки, и немного сладким вином. От его тела, даже сквозь одежду, шло тепло. И Ариэль невольно представил то, что от него мог хотеть этот человек, и ему стало дурно.