Ника Маслова - Дэн-оборванец

Интересно, что получится, если пожарить огурцы?

На полях страницы – рисунок кота, поедающего сосиски. Кот толстый, полосатый, усатый, сосисок много и выглядят они хорошо.

А нечего было на остановке торчать в такой холод. В обычное время он не пришёл, и я решил подождать, потом ещё немного подождать, потом автобус долго ехал, в общем, теперь второй день сижу дома с красным носом и дурной головой.

Ладно, простыл, с кем не бывает. Но я ж не только соплями обвешался и кашляю, как мотор-старпёр. У меня, Данька, крыша едет. Как поехала, так и едет, не меняя маршрута. И таблеток, похоже, от этого нет.

Рисунок кота дополнен изображением черепичной крыши, ощетинившейся телевизионными антеннами.

Прикинь, сижу весь в раздумьях.

Где он?

Чего не пришёл?

Может, с ним что случилось?

Ага, Дань, именно, я тут отжигаю по полной. Одно хорошо – ты этого тупого воя от меня в реальности никогда не услышишь. Ты б меня сейчас с говном смешал и был бы прав на все сто.

Рисунок дополняется серпом луны и несколькими звёздами.

Мне самому не по себе от того, в кого я за какие-то пару дней превратился. Смотрю на снегодождь, бьющий в стекло, и почти что рыдаю: как же ты там, миленький, где ж ты, родной? Противно (зачёркнуто) .

Последний абзац перечёркнут крест-накрест.

С другой стороны, о тебе, Дэн, я тоже думаю. У нас батареи чуть потеплели вчера, сегодня опять как ледник, у вас, уверен, холодно на все сто. Я жёг газ целый день, так что мне сейчас ещё ничего в трёх свитерах. А как там ты?

Да, надо бы к тебе съездить. Увольнительную же тебе должны дать, ну хоть когда-нибудь. Завтра позвоню, разузнаю, как-то так.

Куб, ромб, треугольник, несколько эллипсов, параллелепипед. Всё обведено несколько раз, линии жирные и чёткие.

Уже ночь – а я сижу и туплю. Подумал, напишу тебе, может, полегчает?

Мне не легчает.

Думаю вот, тащиться завтра на остановку к семи или нет? Я его всего два дня не видел, а внутри как-то стрёмно и словно чешется, где я сам не могу почесать.

Ну, хорошо. Допустим, я пойду, замотаюсь в шарф, натяну шапку, зимнюю куртку – спрячусь, где всегда, и оттуда буду бухикать. Увижу его. Он придёт, попрыгает, побегает, пока будет автобуса ждать, и уедет. А я как притащился, так и потащусь домой. И что, мне станет легче?

Я должен с ним познакомиться.

Подойти, не знаю, попросить прикурить, завязать разговор, имя узнать.

Зачеркнуто.

Я должен перестать дрейфить, подойти и, как нормальный человек, с ним познакомиться. Представиться, сказать что-нибудь, только что, что мне ему сказать? Что я пялюсь на него уже несколько месяцев? Что такой чокнутый на всю голову, что всерьёз думаю с тридцатью девятью тащиться в семь утра на остановку в этот адский дубак?

Дань, как же мне тебя не хватает. Ты б приехал скорей, дал бы мне в рожу, вставил бы на место мозги.

Нарисован маленький глиняный горшочек.

Мозги. Каша. Да какие у тебя, приятель, мозги. Посмотри на себя, ты ж в хлам, срам и солому.

Просишь Даньку приехать. Как будто тебе поможет пара затрещин, Крокодил. Ты ж сам понимаешь, ты полностью сдвинулся. И, кстати, ну хорошо, познакомишься ты с этим мужиком. А дальше. Что дальше, Гена? Пригласишь его к себе, включишь то порно? А ты уверен, что тебе это надо? Сколько поставишь на то, что это будет интересно ему?

Всё, крыша едет совсем. Уже не только Даньке, уже себе письма пишу в два ночи мелким корявым почерком.

?

?

?

Каждый следующий вопросительный знак больше предыдущего и ярче обрисован.

И ещё, милый Геннадий, ты правда сможешь сделать что-то, как те парни? Не, что-то попроще, не жесть. Отсосать, к примеру? Что, кривишься? Ну хорошо. А поцеловать? Ну хотя бы поцеловать, держать его за голову, чувствовать, как щетина колет ладони, и целовать в рот с языком другого мужика? Ты правда сможешь?

Ну… Да.

Серьёзно?

Наверное, у меня просто воспаление мозга. Да, точно, это всего-навсего воспаление мозга. Или, как в Хаусе, мои мозги жрёт ленточный червь.

М-да, славненько мы с тобой, Данька, сегодня поговорили.

Вырванный из тетради листок смят в неаккуратный шар и брошен в тарелку с капустой.

Трым-дым-пам, привет, Дань.

Хи-ха-ху, это я тут, ржу и пишу, сорри за почерк – руки до сих пор трясутся.

Ну ты понял, да. Это я. Сейчас деньской день. А значит что? Именно, Дэн, это значит – трам-пам-пам! – со мной приключился лютец.

Последнее слово написано двадцать семь раз подряд по кривому контуру – стилизованному изображению очень кучерявой овцы.

Я первый день с больничного, на остановке своего парня видел – и мне сразу так похорошело (пусть оно и тоже хренец, но хрен с ним, всё равно ж обрадовался, как собака, хвостом завилял, ну ты понял). Потом пришёл на пары, все улыбаются, Ленка на шее повисла (пусть и вместо того, чтобы заглянуть ко мне больному и принести борщ, ну и ладно, хрен с ней). Я всем руки пожал, девчонок – кто не увернулся – потискал, затарился в самый конец аудитории, солнышко выглянуло – красотень в абсолюте.

Препод что-то ваяет, руками размахивает, про какие-то там акцентуации вещает со страшно умным видом – а мне хорошо. Я на солнышке греюсь, рисую полянку, цветочки, грибочки. Холодрец, пусть и солнечно, но что-то так мне захотелось всё тут бросить к херам – и в лес, боровики собирать, да хоть бы польские, ну ладно – можно и зелёнки-подзелёнки. Хотя и их сейчас уже наверняка хрен с огнём найдёшь.

И тут в мой райский уголок мечты грубо вторглась чужая лапа и уволокла тетрадь со стола.

Я ему в спину: «Эй, а на чём мне писать?» – Он, не поворачиваясь: «До конца пары пять минут, обойдётесь».

Нет, ты прикинь. До конца пары какие-то минуты, а он стырил у меня тетрадь. Я побухтел для порядка, но кто меня слушал?

В углу страницы появляется схематичное изображение гриба: толстая крепкая ножка, аккуратная шляпка, намёк на прилипший листок и капли воды.

Да, выглядит он… Ну, как выглядит, так и выглядит – это ж гриб.

Рисунок зачёркнут несколько раз, потом активно замалёван.

А если он прав?

Край листа с рисунком оторван и выброшен вон.

Да, капецкий капец.

Зачёркнуто.

В общем, когда он мне тетрадь отдавал (уже не при всех), то смотрел так – я бы не хотел, чтобы на меня кто-то когда-то ещё хотя бы раз так смотрел.

«Что это?» – говорит.

Я в ответ: «Грибы. Что, не видите?»

А он улыбается, сука, и вздыхает, сука, словно никого тупее меня в жизни не видел. Как же мне захотелось ему врезать, прямо в морду, своротить нос, чтобы заляпал кровью и рубашечку свою, и костюмчик, и весь кабинет.

До сих пор руки трясутся. И морда наверняка красная, как тогда.

Почерк становится угловатым и резким, стержень царапает бумагу, буквы прыгают то вверх, то вниз.