Дарья Перелай - Неназванная любовь

Яркий, невыставленный свет чересчур по-театральному освещал красивую и грациозную женщину лет 50-ти, что стояла в глубине наспех оформленной сцены. Ее звали Хейли. Неброское, элегантное черное платье, подчеркивало худощавую и, слегка, сутулую фигуру. Черные, волнистые локоны, неаккуратно собранные сзади в пучок, добавляли некой естественной эротичности.

Она стояла босиком, слегка переминаясь с одной ноги на другую. Ни то от холода, ни то от волнения. Это была всего лишь репетиция, но она не могла, или просто не хотела, притворяться и играть. Не в этот раз. Теперь все должно было быть по-настоящему.

Хейли сделала три медленных, осторожных шага вдоль сцены и неуклюже повернулась к залу. Ее пепельно-голубые глаза пронзили воздух театра своим печальным и несколько отрешенным взглядом.

Зал был практически пуст. Пару работников копошились у края сцены, готовя недостающие декорации, иногда постукивая или шурша во время актерских реплик.

Режиссер спектакля и его ассистент сидели в третьем ряду и яростно о чем-то шептались. Казалось, им совсем не было дела до того, что происходит на сцене.

В самом центре этого огромного, пустого и полутемного пространства, затерялась невзрачная фигурка женщины, лет тридцати, в рваных джинсах и нелепой белой рубашке с мелкими темно-синими корабликами. Когда она слегка запрокидывала голову, чтобы сделать глубокий вдох, ее глаза ловили отблески прожекторов и можно было увидеть, как по лицу катятся одинокие, беззвучные слезы. И хорошо, что смотреть на нее было некому.

– Той ночью… На самом деле, это было утро, которое еще не настало…, – начала свой монолог Хейли.

Молодой актер, лет двадцати пяти, который все это время сидел на полупустой сцене, привстал и практически незаметно подвинул свой стул. Теперь он мог видеть лицо актрисы. Хейли уловила легкий скрип ножек об пол и моментально дернулась всем телом на звук. Слегка кашлянула, сделала уверенный шаг в сторону молодого актера и продолжала.

– Той ночью… На самом деле, это было утро, что еще не настало. Несказанные слова раздирали воздух и царапали горло. В этот момент любовь стала звуком. Длинным, безмолвным звуком расстроенного фортепиано, смешанного с хриплым голосом контрабаса, молящего о прощении. Она стала бесконечным, глубоким джазом. Моей любимой музыкой, – Хейли сделала шаг в сторону актера и замерла, чуть приподняв правую руку, – Слышишь? Слышишь? Она звучит опять.

Голос Хейли слегка дрожал. Актер потянулся к реквизитным чашкам, стоявшим на столике перед ним.

– Я слышу только волны и ветер, – произнес он уверенно и слегка наигранно.

– Конечно, – отстраненно пробормотала она.

– Но продолжайте, прошу вас! До утра еще так далеко. Что же было потом?

– Потом, – задумчиво произнесла Хейли. – Потом звук стал и вовсе немым, и я больше не могла выносить этот оглушающий вой. Вой израненного саксофона, что застрял где-то в бессонных ночах. И я ушла.

– А любовь? – уже с интересом продолжал молодой актер.

– Любовь, – иронично усмехнулась Хейли, – Любовь просто была там. Она стояла между нами и наблюдала в тишине. Наверное, она думала «Какие же они идиоты! Я – благословение вашего Бога, я – самая большая его радость, выпадающая на долю избранных. Вот она я! Почему же вы так упорно хотите потерять меня?»… Да, уверенна, именно так она и думала тем самым утром, которое еще не настало, тогда я поняла очень многое.

Хейли остановилась на мгновение, слова давались ей с трудом, неловко повернулась к нарисованному на гипсокартоне окну. Нет, она не забыла текст, она его сама написала. Просто что-то сдавило ей горло.

– Я перестала просить Бога о чем-либо, – наконец, слегка приглушенным голосом, продолжала она, – Тем утром он дал мне все: мужа, детей, шикарный дом, карьеру, славу, любовь и…, – она опять запнулась. – И выбор.

Она вздрогнула.

– Гроза приближается. Вы боитесь грозы?

Хейли вновь повернулась к актеру. Глаза ее были полны боли и какой-то неземной тоски. Они смотрели куда-то мимо. Мимо него, режиссера, огромного и пустого зала. Мимо всего этого бессмысленного мира.

– Я боюсь вопросов без ответа. Я так и не понял, почему же люди уходят друг от друга?

– Иногда они уходят, чтобы музыка могла продолжаться, – резко отрезала Хейли и закрыла глаза.

Всего каких-то пять долгих, почти что вечных, лет назад.

Так же босиком, неся в руках свои непомерно дорогие босоножки от Версаче, Хейли в задумчивости прогуливалась вдоль ночного моря. Теплые, темные волны целовали ее ноги. Пенными губами шепча какие-то важные слова, которые никак нельзя было разобрать за бесконечным множеством шумящих в голове мыслей.

Хейли остановилась на мгновение и посмотрела в темную даль, где между слившимися воедино небом и морем, пролегала воображаемая линия горизонта.

Она иронично улыбнулась, думая, что эта темнота теперь, как нельзя лучше, подходила для описания ее жизни.

– Шшш…, – успокаивающе накатила волна и оставила мокрый след на краях ее летнего платья.

Хейли подошла к пятизвездочной гостинице, здание которой считалось ярчайшим образцом архитектуры модерна. Недавно отреставрированный фасад, подсвеченный множеством огней, сейчас почти не отличался от фотографий с рекламных проспектов. Немного отретушированный фильтром весенней испанской ночи, он казался почти волшебным. Может быть, даже способным на чудо изменить чью-то жизнь.

Было уже практически утро. Одинокое черно-желтое такси караулило постояльцев. Портье у дверей не было. Хейли задумчиво толкнула тяжелую стеклянную дверь здания, которое теперь было занесено в фонд Юнеско.

Внутри было светло и могильно тихо. Мокрые, босые ноги Хейли оставляли следы на мраморном полу и оглушающе хлюпали, отдаваясь эхом по всему лобби. Она незаметно проплыла мимо дремавшего за книгой молоденького консьержа, как вдруг остановилась и, повернувшись к нему, спросила:

– Бар еще открыт?

Консьерж дернулся и посмотрел на свои ручные часы.

– Простите, мэм. Сегодня уже закрыто.

Хейли слегка улыбнулась своей же глупости.

– Ну, конечно.

– Но, приходите завтра, вам там понравится! – уже вдогонку протараторил он.

Хейли безразлично махнула, свободной от тяжести дорогой, кутюровской обуви, рукой.

– Обязательно, – даже не поворачиваясь к нему ответила она и, подойдя к лифту, нажала на кнопку вызова.

Лифт открылся мгновенно, словно только ее и ждал здесь всю ночь, чтобы поднять в люксовое убежище на 4-м этаже. Ей не хотелось возвращаться в номер, но больше, этим ранним, предрассветным утром, пойти было некуда. Так что, собрав все свое нежелание в кончики слегка онемевших пальцев, она зашла в лифт и нажала кнопку с цифрой 4