Дарья Фиалкова - Цугцванг. Два королевства

Бертран откашлялся и кивком указал Хауку на слугу с бокалами, но их прервали:

– Бертран! Как я рада тебя видеть! – К ним спешила маленькая старушка, едва достающая Хауку до плеча. Она была довольно юркой для своих лет – в платье, которое отнюдь ее не красило, но бесспорно выдавало своей роскошью высокое положение.

– Мадам! – поклонился Бертран и поцеловал ей руку, больше похожую на веточку. – Я тоже рад. Позвольте вам представить моего компаньона?

Хаук встретился с ней взглядом и едва не утонул в ее глубоких серых глазах.

– Мое имя – Хаук, и я единственный сын принца Валентина. – Ее рука терялась в его огромной ладони, но Хаук все равно поклонился и коснулся губами холодной кожи.

– Марион, графиня Соланж, и я была молочной матерью вашего родителя. Глазам своим не верю, сын Валентина! Ох, боги, когда на Совете о тебе упомянули впервые, я едва не потеряла сознание, – ее губы растянулись в полуулыбке, и Хаук понял, что она врет. Совсем не забота о его благополучии заставила ее взволноваться, а что-то другое менее прагматичное. – Как здесь жарко! Я буквально горю! Бертран, мальчик, принеси мне воды.

Лицо Бертрана искривилось, но он не посмел возразить и покорно пошел на поиски. Как только омега испарился в толпе, графиня снова воспряла и даже нашла в себе силы дернуть его за лацкан. Хаук присогнулся, чтобы она могла говорить, не свернув себе шею.

– У тебя его глаза. Синие и глубокие.

– Спасибо, мадам.

– Каким он был в последние годы? Говорят, Вальгарду не удалось его сломить, и он сражался до последнего.

– Мне было едва шесть, когда его казнили.

– Но ты ведь помнишь его?

Хаук запнулся, стараясь придумать что-то, что не задело бы графиню до глубины души. Но в голову раз за разом лезло одно и то же воспоминание: разгневанный отец и стражники, удерживающие принца от падения.

– Ему не нравилась жизнь в гареме. Не нравилась так сильно, что он предпочел рискнуть всем ради свободы. И все, что я слышал, говорит о его сильном характере воина.

– Он дал тебе жизнь и уже за это ты должен быть ему благодарен, – рассудительно заметила графиня. – Все мы думали, что он укоротит себе век в первый год плена, но вместо этого родился ты и, я думаю, именно ребенок дал ему силы прожить столько, сколько требовалось для того, чтобы ты не сложил голову следом за ним.

Хаук подумал о ее словах, но все разрозненные воспоминая, которые остались у него о принце, терялись за мутной пеленой. После казни жизнь Хаука стала совсем другой и нечеткие границы стерлись, унося с собой жалкие крошки его детства: иосмерийскую песенку, которую отец мурлыкал ему перед сном в темноте; уже давно забытый нежный запах его волос; как он играл с ним в прятки или рассказывал истории о чужой стране, в которую им обоим не было дороги. Все это имело место, когда стражники не приходили какое-то время, но затем в мгновение рушилось – и радость гасла, оставляя за собой зияющую пустоту.

В этой самой пустоте Хаук прожил последующие шестнадцать лет, ведь ее было гораздо больше, чем всего остального. Воспоминания не приносили боли, обида жгла за другое – они все его знали, а он нет. И никогда уже не узнает, что было правдой на самом деле?

Кем был его отец? Избалованным принцем или заботливым братом?

– Вас уже познакомили с герцогами Обероном и Юдо? – сменила она тему. Как будто почувствовала тонкий лед под его ногами.

– Увы, нет, мадам, мы с Бертраном только пришли… – откликнулся Хаук.

– Тогда я возьму все на себя, это будет мне в радость. Ты ведь не откажешь мне? – лукаво вопросила графиня. – Данный вечер проводится для членов Совета и приближенных к ним, попасть сюда без приглашения практически нереально. Ты ведь видел охрану у входа?

– За мной сюда шла целая толпа стражников, так что я привык.

– Я слышала, ты положил на лопатки сынишку Акведука? Как его там? – Она поджала губы, силясь вспомнить имя.

– Антуан?

– Верно, Антуан – старшенький графа. Как всех упомнить, когда король меняет их чаще, чем простыни? Такой он у нас – непостоянный, выбрасывает альфу за альфой за порог, как напрудивших на ковер щенков. Ему бы давно пора наследника завести, в его возрасте у Фабьена уже родился Камил. Боги, как быстро летит время…

– Возможно для вас, но в плену оно проходит чертовски медленно, – отстраненно возразил он.

– О чем ты говоришь, Хаук, какой же это плен? – изумилась она. – Для тебя это освобождение от оков прошлого. Разве король Вальгард предлагал тебе достойное будущее? Он даже не дал тебе земли, заставляя межевым рыцарем мотаться по всему королевству, с мечом наперевес. У тебя ведь не было гарема, хотя тебе сколько – двадцать? Больше?

– Это не отец так решил, я сам. Мне нравится… нравилась такая жизнь.

Графиня отмахнулась.

– Конечно же ты думал, что сам решил, глупый. Король Вальгард достаточно подкован в манипуляции своими подданными, чтобы внушить тебе любую мысль, взрастить ее в твоей голове, как росток. Я не буду врать, Хаук, поклонников в здешних стенах у тебя немного, в основном, потому что ты причинил нам немало головной боли. Но все, кто знали твоего отца, с интересом следили за тобой.

– Зачем?

– Понять, кто ты такой и каковы твои цели?

– Благополучие Тхиена – единственная моя цель. – Собственный голос показался Хауку слабым и неживым, но он не собирался сдаваться. Уж точно не старухе Соланж, как ласково нарек ее маркиз.

– А теперь, когда ты вернешься из иосмерийского плена, даже если допустить, что сможешь сбежать. Не они ли первые будут тебя пытать, не продался ли ты врагу? – А она была умна. И дипломатична.

– Возможно, – кивнул Хаук, понимая, что она более чем права. Хотя вряд ли стоило ожидать меньшего от самого опытного члена Совета.

Бертран вернулся как раз вовремя, неся перед собой желанный стакан воды. Графиня приняла подношение и даже сделала маленький глоток, а затем отставила и потянула Хаука за руку к центру зала.

– Пошли, я познакомлю тебя с Шарлем.

***

Оливье ободряюще улыбнулся, когда они подошли, но Хаук предпочел сделать вид, что не заметил. Графиня сделала неглубокий книксен перед герцогами, рядом с Юдо, как оказалось, стоял Оберон, покачивая в руках бокал с чем-то более крепким, чем вино, которое разносили слуги.

Спутник герцога Оберона был больше похож на фаворита, потупив взгляд в пол, расположившись от него по правую руку. На вид мальчишке едва можно было дать семнадцать лет, а ведь Бертрану – его сыну – как минимум двадцать три, а то и все двадцать пять. Не говоря уже про Оливье.

Хаука на мгновение замутило и Юдо заметил его взгляд. Даже одним глазом тот видел больше, чем некоторые двумя.

– Два юных дебютанта в одной компании, – протянул он. – Жуль, познакомься с новичком.