Кристина Портман - Долг платежом страсти

– Но дядя Жора, – сквозь слёзы глухо попыталась я сказать.

– Никаких дядь, сука!!! Не беси меня! Жора!!! – орал он.

И тогда от страха, отчаяния и безысходности я просто зарыдала. Эмоции душили меня. Что происходит? Почему я? За что? За что же так со мной…

Он вдруг бросился ко мне:

– Ну что ты, плачешь, дурочка, – примирительно заговорил дядя Жора, – тебе ещё понравится. Я могу быть очень нежным и внимательным. Тебе же несказанно повезло, что именно я буду у тебя первым мужчиной – мудрый, опытный. Я открою для тебя такой мир наслаждения, который ты сама вряд ли бы познала за всю свою жизнь. Знаешь, сколько у меня было женщин, сколько я всего умею. Ооооо. Ну успокойся.

Утешая меня, он взял моё лицо в свои волосатые руки и начал его беспорядочно целовать. Запах перегара, табака и какого-то одеколона душили меня. Я пыталась сопротивляться, но всё было тщетно. Он крепко держал меня, продолжая осыпать поцелуями. Затем переместился на шею. На грудь. Сквозь ночную рубашку я чувствовала его колючую щетину. Я пыталась закрыться, но он с силой развёл мои руки в стороны. Я отвернулась и, продолжая дёргаться, беззвучно рыдала в сторону, пытаясь высвободиться, насколько это возможно.

Он жадно целовал мою грудь сквозь нежную ткань ночнушки.

– Что ты там прячешь, куколка? – прохрипел он. И двумя руками надвое разорвал мою рубашку на груди, обнажив уже сформировавшуюся упругую грудку со светло-коричневыми сосочками. Он был первым мужчиной, которой видел её.

– Ооооо, какая прелесть, – сладострастно протянул Жора, держа мои руки по сторонам и нагло разглядываю мою грудь. – Как давно мечтал я о ней. Ещё когда они только-только набухли на твоё двенадцатилетие, я уже подозревал – во что расцветут эти бутончики.

И он принялся их жадно целовать, царапая щетиной мою нежную и невинную грудь. Волна омерзения пронзила всё моё тело. Я чувствовала, как тошнота подступает к горлу.

Этот здоровый толстый старый мужик своими сальными грязными губами, своим вонючим ртом от табака и вчерашнего перегара лизал мои сосочки, мою грудь, которую я все эти годы берегла от посторонних, храня её исключительно для любимого человека – для моего первого парня.

Если бы можно было тогда умереть от остановки сердца – я приложила бы все усилия, лишь бы только не чувствовать этих мерзких прикосновений, лишь бы перестать осознавать всё происходящее.

У меня началась самая настоящая истерика. Слёзы душили меня, я рыдала. От окончательно нахлынувшего отчаяния и омерзения я просто закричала – громко, сильно, в надрыв.

Он тут же выпрямился и резко заткнул мне рот своей волосатой лапой.

– Тише ты, дура.

Поддержав немного руку и убедившись, что кричать я больше не буду, он освободил мне рот. Я беззвучно рыдала.

– Да, что-то действительно я увлёкся, – ухмыльнувшись, сказал дядя Жора. – Ты же ещё даже не жрамши.

Он встал с кровати, поправил халат. Я тут же запахнула разорванными краями ночнушки облизанную им грудь. Краем глаза я заметила, что его халат выпирает в районе талии. У него был отчётливо выраженный стояк. И снова вторая волна тошноты подступила к горлу.

– Так, я пошёл, – успокаивающе начал Жора, – ты давай ешь. Учитывая твой строптивый характер, будешь сидеть взаперти.

Он подошёл к креслу, в котором лежала моя сумочка, порылся там, достал мой телефон, положил себе в карман.

– Это пока побудет у меня, нечего в соц.сетях сидеть. Вредно для здоровья. В окно не суйся – там охрана. И давай настраивайся на нормальный лад. Мы прекрасно проведём с тобой время, и ты ещё и заработаешь. Подумай об этом. Всё будет. Обещаю. Будешь жить как королева. Если станешь ласковой, конечно. Если полюбишь меня. А нет – тогда я тебе не завидую. Тогда, дорогая, готовься к участи рабыни, подстилки. Моей подстилки. Собачий корм жрать будешь, ноги мои лизать, лишь бы заслужить мою доброту. Это я тебе гарантирую. Задумайся, ты девочка вроде бы умная. До вечера. Ух, у нас сегодня будет жаркий вечерок, – закончил он, радостно потирая ладони.

И вышел, закрыв дверь на ключ. А я неподвижно осталась лежать на кровати. Слёз не было. Мыслей тоже. Только сердце бешено клокотало. Папа, папа, что же ты наделал… И что теперь делать мне. Я прекрасно понимала, что вечером мы будем отнюдь не миловаться… Он здесь хозяин, ему бояться нечего. Он просто возьмёт своё… точнее моё. Возьмёт грубо, сильно, больно… Маловероятно, что я это выдержу. Интересно, выдержит ли люстра верёвку с моим весом…

Я лежала ещё долгое время. Неподвижно. Рассматривала потолок с изящной гипсовой лепниной. Я чувствовала себя подобной фигуркой из гипса на чьём-то крепком потолке жизни. Я была красива как любая фигурка на потолке, так же светла, как она, и столь же хрупка в чьих-то грубых руках.

Сознавать свою беспомощность было ужасно. Я почти отвлеклась от всего произошедшего утром, но волна воспоминаний своим ледяным пронизывающим касанием вернула меня в реальность. Я вспомнила, что грудь моя в его следах, слюнях. Резко вскочив с кровати, я скинула с себя остатки ночной рубашки, трусики и бросилась под душ.

Раз за разом намыливала я себя гелем и смывала – мне казалось, что смыть его запах, отпечатки рук просто невозможно. Я намыливала свою грудь теми же движениями, какими он мял её и это было отвратительно. Не знаю сколько времени я провела под душем, пока наконец, не почувствовала, что всё. Я чиста. Тело моё чисто, но не память.

Вытерлась большущим махровым полотенцем и, закутавшись в него, вернулась в комнату.

Нужно было что-то делать. Но что? Легче всего сдаться. Может всё-таки попробовать сбежать, но как – я сама видела, как прочно здесь всё обнесено забором, везде камеры, охрана. Проскочить незамеченной просто нереально.

Позвонить бывшему отцу? Но для этого нужно выбраться хотя бы в коридор и попробовать договориться с обслуживающим персоналом. Очень маловероятно, что они пойдут мне навстречу. Зачем им рисковать своим положением и наверняка хорошей зарплатой, ради непонятно кого – случайной и скорее всего очередной девушки с улицы… что же делать, что делать…

Поесть. Как-то легко в голове прояснилась эта мысль. Для начала нужно поесть.

Холодный кофе и клубника меня мало интересовали. Но вот сэндвичи были хороши.

Я принялась поглощать их, но не потому, что была голодна, а просто для того, чтобы окончательно не ослабнуть. Силы мне ещё пригодятся. Даже для того, чтобы вздёрнуться. Но это на совсем крайний случай. Если прям хуже некуда.

Хотя и сама перспектива суицида не сильно меня прельщала, больше всего пугало, что будет больно, когда петля начнёт стягивать шею. Где-то читала, что когда вешаются, можно и обмочиться, да и язык сильно выпирает, но не это самое страшное. Самое страшное – это то, что когда поймёшь, как опрометчиво и глупо ты поступила, то будет уже поздно, самой попросту не выбраться.