Сергей Ташевский - Песок

– Ты здесь уже была?

– Да, да! Эта вода у меня на шее.

И теперь я понимаю, чем пахнут ее волосы, но ветер дует совсем с другой стороны, с озера.

ВОДА

– У этого озера есть легенда. Конечно, ее сочинили, потому что все легенды – ложь. По нашему образу и подобию. Но все равно: когда падшие ангелы оказались на земле, они заплакали. Потом слезы иссякли, и они стали теми, кем стали. Равно как и люди.

– И что значат эти слезы?

– То же, что и любые.

– Поэтому от них нельзя уйти?

– Да. Труднее всего уйти от жалости к самому себе.

МЫ ЖИВЫ

Мы заходим в воду. Это нельзя объяснить, нельзя передать – как негаданное прикосновение к детству. Как мгновенно охватывающий озноб первой любви. Нет, больше нет подходящих слов – а я лишь по щиколотку в воде! Она принимает меня целиком. Все. Мы плывем. Я не умел плавать – но здесь невозможно утонуть, плывешь помимо своей воли.

ВОДА

– Ты должен был встретиться в Стамбуле с другом.

(Она лежит в воде на спине, и теперь я наконец вижу на ее груди, на тонком шнурке – маленький флакон, мутное стекло. Теперь нет загадок). Стамбул? Что такое Стамбул? Константинополь, Святая София. Мы должны были встретиться…

– Да. Мы поедем в Дамаск.

– Этого уже не будет. Он тебя не дождется.

– Откуда ты все это знаешь?

– Мы лежим в одной воде.

УЖЕ ПОЗДНО

Когда все понимаешь, уже слишком поздно. Отсюда не возвращаются. Когда в большом мире сделают новейшее открытие и обнаружат, что слезы обладают радиоактивной силой, тоже будет слишком поздно. Как всегда. Тогда, конечно, поймут, почему все святые улыбались, почему смех исцелял, зачем им был нужен Бастер Китон и Чарли Чаплин. Поймут, на каком волоске висела их жизнь со времен Аристофана, бродячих комедиантов, да и раньше, и позже – всегда. Когда им скажут: мы лежим в одной воде.

МЫ ЖИВЫ

И все-таки я смотрю на нее – и улыбаюсь. Она такая невероятно серьезная, а ведь лежит в воде на спине, блаженно расслабив тело, и только горькой гримасы тут не хватало! То ли мне слишком хорошо от первого погружения в озеро, то ли я еще не понял чего-то, – меня разбирает смех. Я с ним не могу справиться – словно от щекотки: падшие ангелы наплакали… Кот наплакал! Я принимаюсь смеяться – и, елки-палки, – сразу начинаю тонуть. А, между прочим, тут ведь глубоко! Плаваю же я по-собачьи, и то при удаче. Видно, она мне все-таки улыбается в ответ: мелкими саженками доскребаюсь до песка под ногами, вылезаю на берег, отплевываюсь. Ну вот, все. Эта гадость уже попала мне в рот. Что я скажу… Маме? Смех снова разбирает меня, уже окончательно.

МЫ ЖИВЫ

Она осуждающе смотрит на меня, потом все-таки улыбается. Чуть-чуть, краешками губ, как тогда, в машине. Словно улыбка причиняет ей неимоверную боль.

– Вон, смотри – видишь наши города?

Действительно, на том берегу – настоящий город. С высокими домами, какого-то бледно-желтого цвета, и, кажется, левее – еще один. Дома еле различимы сквозь дымку.

– Как вы их построили?

– Просто. Ты думаешь, здесь много занятий? Времени много, а заняться нечем. Почему бы не построить город?

– Из чего? Тут ведь даже камней нет…

– Из песка, разумеется. В них никто не живет. Здесь не нужна крыша над головой, вообще ничего не нужно.

Я представляю, как они прогуливаются по этим городам. Может, даже ведут там уличную торговлю за самодельные деньги – самодельными вещами, продуктами и выпивкой (ведь здесь в этом тоже нет никакого смысла). Представляю, как они имитируют жизнь – единственную ее форму, какую знают. Да…

– Райское место, ничего не скажешь.

– А ты думаешь, в раю лучше?

Слишком обыденный вопрос. Как будто уж она-то в курсе.

МЫ МЕРТВЫ

– Ты это придумала сама?

(Я уже знаю всю историю про озеро – а это о бутылочке на шее)

– Нет. Кто-то, давным-давно. Но никому не хотелось даже пробовать.

– Почему?

– А ты еще не понимаешь?

Нет. Я не понимаю – что здесь делать, зачем. Оливковые волны, палящее солнце – вечный безнадежный курорт. Конечно, вода… Она как морфий – проникает в вены, предельно отрезвляет и фокусирует сознание, мысли сходятся в плотный пучок, которым, кажется, камень можно пробить…

Стоп.

А мы вообще – говорим, шевелим губами?

– Нет.

НЕТ

– Значит, в этом все дело?

(Она сидит на берегу в двадцати шагах от меня, повернувшись спиной. Мы, понимаете ли, разговариваем.)

– Не только. Хотя, сам видишь, здесь каждый – отличный собеседник.

– Даже слишком.

– Поначалу да. А потом все переходит из одного в другого, как в сообщающихся сосудах.

– И все равно, с кем я говорю?

– А ты и так всегда говорил с самим собой.

МЫ ЖИВЫ

– Забавно, это я уже слышал. Стало быть, собеседники все же находились.

(Неудивительно, что она молчит. Я бы тоже промолчал.)

Опаньки!

Отсюда надо бежать, любой ценой – пускай крутит кости, больше ни секунды! Я вскакиваю и оглядываюсь. И вижу гору Сара. Черный, северный склон.

Теперь ее ход: она поворачивает голову – я вижу, вижу все-таки улыбку!

– Я похожа на твою тень?

Нет, на тень она не похожа. Мы лежим на песке, обезумевшие от бьющего в глаза солнца, как будто оно и снизу, и сверху.

СЕГОДНЯ

…В этом городе у меня самое классное занятие: реклама. Я рекламирую все подряд. Каждое утро прикидываю, что – и через два часа все улицы усеяны плакатами, надписями, даже памятниками. Иногда кто-то приходит и просит прорекламировать что-то свое. Это особенно интересно.

Но мы не говорим. То есть говорим, перебираем шуршащие фантики слов своих языков (тут ведь греки, итальянцы, французы – кого только нет), но слова не звучат. Вместо них в сознании возникают безупречные и одновременно неловкие, как щекотка, готовые формулы. Надписи на любом языке – с ними то же самое, это теперь отпечатки смыслов, в которых теряются знаки. Будто все озвучивает закадровый переводчик с голосом гермафродита. Каждый понимает другого, но разговаривать без слов – как есть пищу без соли: только по необходимости. Моя работа – постараться добавить хоть щепотку приправы. Кажется, получается.

В самые пресные дни я рекламирую воду. Мой любимый слоган – «Войди в эту воду дважды!» – вызывает восторг у всех. Все-таки в основном здесь отвязный народ. «Вам нравится эта жизнь? А это не жизнь!», или «Время собирать лежачие камни» – тоже неплохо.

В принципе, мы, конечно, торчим на какой-то ерунде. Все: и мусорщики, собирающие песчинку за песчинкой, и строители, поливающие водой песчаные глыбы, и художники, чертящие на песке картины, и все эти идиоты-торговцы, из последних сил старающиеся приколоться к камешкам-монетам (и так правдоподобно, что, когда они приходят заказывать рекламу, меня тоже пробивает). Отдельное дело – война. Она обычно случается по пятницам (два раза была в субботу), туда идут почти все. В последний раз мы ходили разрушать северный город три дня назад – наверняка его уже отстроили заново. Недели через две сюда тоже припрется куча идиотов, и мы не выстоим, придется все начинать сначала. Поэтому сегодня я рекламирую «сегодня» – одноразовое «сегодня», практически даром, налетай!