Александр Бурмистров - Дневник отца Антихриста

– Здравствуй, папа! – сказал я не менее театрально чуть сдавленным голосом.

Мы сначала пожали друг другу руки, затем неловко обнялись. В глазах у отца заблестели слёзы, и это придало мне уверенности. Он и раньше мог прослезиться, слушая какую-нибудь задушевную песню или когда фильм смотрел. «Если человек может сопереживать до слёз, то он не может быть плохим», – как-то сказал я матери, когда мы с ней говорили об отце. «Человек-то он хороший, – ответила мать, – только муж и отец никудышный».

– Садись, – предложил отец мне единственный в комнате целый стул, на котором он сидел.

– Мама не знает, что я к тебе пришёл.

– Ну и правильно, и не говори ей, а то она будет расстраиваться. А ей нельзя.

Отец стал вытирать стол, но клеёнка не поддавалась сухой и такой же грязной тряпке. Тогда он вылил на стол с полстакана воды, но тряпка только размазывала грязь.

– Потом вымою, – оставил он своё занятие и сел на кровать. – У нас вчера такое творилось! Парень, который спит вон на той койке, начал на всех бросаться с топором. Дежурной пришлось милицию вызывать. А один раз я его из петли вытащил. А вчера вот руку поранил, когда топор у него выбивал. – Он показал мне ладонь с запёкшейся кровью.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в комнату влетел парень лет восемнадцати в грязной рабочей спецовке, с припухшим лицом и красными глазами «после вчерашнего». Мы с ним были почти ровесники, но за его плечами чувствовался уже богатый жизненный опыт. Мне тогда показалось это более важным, чем мои знания, получаемые в институте – как раз я только что стал студентом. Я гордился поступлением, особенно перед своими соседями по дому, а тут почувствовал вроде как ущербность. С такими ребятами я вообще старался не общаться, потому что они были сильнее меня психологически. «Может, на стройку к отцу устроиться?» – подумал я.

– Ну ты чего, Ванёк, на работу идёшь? – развязно спросил парень у отца. – Давай пулей!

Отец виновато улыбнулся и показал рукой на меня. Я не смог выдержать вызывающего взгляда парня и опустил глаза.

– Скажи Фёдоровичу, что я потом отработаю, – сказал отец.

– Подлечиться нечем?

– Сам болею, – вздохнул отец.

– Трудно в деревне без пистолета! – явно рисуясь передо мной, воскликнул парень и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. И в этом было какое-то уважение то ли ко мне как гостю, то ли к ситуации встречи отца и сына.

– Это тот самый, что с топором? – спросил я.

– Нет, того забрали в милицию.

Мне очень хотелось увидеть «того, что с топором»… А ещё хотелось знать, куда сейчас пошёл парень, который только что приходил, с кем и о чём будет разговаривать, что делать…

Мы так с отцом о жизни и не поговорили, но я определённо приобрёл новый жизненный опыт.

После смерти матери отец сошёлся с Ольгой Андреевной – той самой дежурной из общежития, которая его доканала за год, а теперь взялась за меня. Видите ли, она за меня в ответе. Перед кем? С какой стати? Чего она суёт свой хамский нос в мою жизнь? «Ты чего не женишься, скоро уж тридцатник стукнет! Иль у тебя чё не в порядке?» Старая идиотка!.. До сих пор в ушах её бесстрастный, будто компьютерный голос: «Гришенька, у тебя больше нет отца. Я одна осталась». Хотел уточнить, у меня она одна или она сама по себе одна, но не стал ёрничать. Да и Гришенькой она никогда не называла меня раньше… Тут ещё Ксения всплыла.

Но все эти Ольги Андреевны и Ксении – ерунда, это уже второй план. Тут другое обрушилось… Даже не знаю, как об этом писать. Сам о себе думаю: не сошёл ли я с ума? До сих пор сомневаюсь. Поэтому и не убираю бокал с водой с книжной полки. Это доказательство… Нет, буду писать всё. Это важно именно для меня. Я никому не собираюсь показывать свои записи, поэтому какой смысл что-то скрывать от самого себя?

Кстати, я вот написал о гибели того мужика, и эта картина с его мёртвым телом и мутными глазами меня отпустила, я уже вспоминаю об этом без содрогания. Может быть, и всё произошедшее дальше тоже отпустит…

На следующий день я пошёл на работу и, конечно же, не стал говорить об увольнении. Думал, что после всего случившегося, после брошенного слова в мой адрес и моего трусливого молчания в ответ что-то изменится, что ко мне вдруг начнут по-другому относиться, но ничего не изменилось. С одной стороны, это успокоило, но с другой стороны, было обидно, что нет повода оправдаться. И Иван, и шеф как будто согласились с тем оперативником и стали проявлять, так сказать, толерантность. Впрочем, мне наплевать, что они обо мне думают, ведь они мне не родители, не какие-то близкие друзья или родные. У меня есть свой закуток, своя работа, свои воспоминания, своя жизнь. Мне даже показалось интересным ощущать себя не таким, каким тебя все представляют. Тебя считают нищим – а ты втайне богат, тебя считают импотентом – а ты сексуальный гигант, тебя считают простаком – а ты видишь насквозь их либидозное нутро, тебя считают наивным и невинным – а ты развратник… Когда в тебе обманываются, ощущаешь превосходство и жизнь кажется полноценнее, интереснее. Вот только ложные обвинения неприятны.

Вечером, даже не поужинав, я взялся изучать тот самый аппарат, то есть нажимать все кнопки. Ничего необычного не обнаружил. Посмотрел гнездо для зарядки – тоже всё обычно. Набрал свой номер, но при нажатии кнопки «звонить» цифры неожиданно стёрлись, другие номера тоже исчезали. Хотел посмотреть собственный номер этого телефона, но такой опции не обнаружил. Баланс был нулевым. Странной показалась боковая кнопка для включения фонарика. Это была не совсем кнопка, её можно было передвигать вверх-вниз. «Наверное, для изменения интенсивности света», – подумал я и надавил на неё. Никакого луча не появилось. Стал передвигать кнопку туда-сюда, повертел аппарат в руках и вдруг почувствовал сильное сексуальное возбуждение. В паху разлилось сладкое тепло, оно стало пропитывать моё тело и, наконец, заполнило его всё вплоть до кончиков пальцев на руках и ногах. Я быстро разделся и лёг на диван, внимательно прислушиваясь к себе. Потрогал себя руками, и тут же в моих пальцах член затвердел. Он пылал жаром и нетерпением, я почувствовал лёгкое головокружение. Даже в подростковом возрасте у меня, кажется, не было такого прилива. Непроизвольная эрекция случалась, и довольно часто, она происходила сама по себе, как будто у этого органа были свой мозг, свой разум, своя жизнь и свой бог. Я не мог побороть это возбуждение: даже после онанизма он продолжал стоять, как палка, и это приносило порой физическую боль. Сейчас прилив был другой – всеохватный… Убрал руки, и мой пах будто завис в невесомости, в полёте свободной, не зависимой от меня эрекции. Между грудью и ногами ничего не стало, кроме блаженной массы, готовой вот-вот взорваться.