Евгений Сотсков - Аугенблик

Лаборантка Леночка стояла ко мне спиной. По ритмичным движениям я определил, что она болтает какой-нибудь колбой с реактивом.

– Лен, Лена! – очень осторожно позвал я.

Леночка вздрогнула, к ее ногам упала крошечная пробирка. Пробирка не разбилась, но брызнула своим содержимым Леночке на туфли. Явно находясь в ступоре, Леночка не отпрянула в сторону.

– Лен, – продолжал я, – ну ты что?

Наша Леночка, наша «серая мышка», наша тихоня медленно повернулась ко мне, явив на своем личике ярость и довольно заметные параллельные линии царапин, сжатыми губками прошипела: – пошел ты отсюда на хуй, козел безрогий!

Я оторопел! Теперь в ступор впал я сам. Зрение мобилизовалось настолько, что я разглядел в деталях царапины на лице, определил их природу – явный результат воздействия чьих-то ногтей, заметил медленно, но неотвратимо проявляющиеся пятна на Леночкиных туфлях от пролитого реактива.

– Леночка, – озвучил я часть своих догадок, – Леночка! У тебя… это… туфли проявляются…

Милая лаборантка Леночка непонимающе с минуту зло смотрела на меня, потом опустила глаза вниз, подняла… губки ее задрожали, и она безудержно зарыдала.

Это было столь неожиданно, что я не нашел ничего лучшего, чем ретироваться.

Я проходил мимо Исаевского кабинета. Внезапно дверь распахнулась и, словно поджидая меня специально, из него вырвалась Тонечка Воробьева и с размаху залепила мне пощечину. Вспышкой в моих глазах отразилась эта бурная энергетика, тупо болью толкнулась в висках.

Я инстинктивно отпрянул.

Тонечкино лицо искажали как то:

1. Гримаса лютой ненависти.

2. Огромный фиолетовый синяк под левым глазом.

У меня душа ушла в пятки. Кислый страх поднимался снизу, из желудка и собирался у горла в тугой комок, угрожающий перекрыть мне воздух. Со скоростью света сознание перебирало варианты того, что произошло. Отсеивались неподходящие. Обозначилось понимание: «Боже мой! Я их что, бил?! Кто-то из них мне не дал и я их бил!»

Это понимание исчезло, не успев сформироваться до конца, из-за полной своей абсурдности. Доказательством моей невиновности были царапины на лице Леночки-лаборанточки. Бить – это одно, а царапаться – совсем другое. И тут во всей красе своей и во всем своем величии выступила истина! Эта истина устраивала всех: и Тонечкин синяк, и Леночкины царапины и даже Лешкину злость. И страшна была эта истина абсолютно! Я соблазнил лаборантку Леночку прямо в ее лаборатории; в порыве необузданной страсти нас застала Тонечка Воробьева! Ну конечно же! Они подрались. И подрались они из-за меня!

Воображение нарисовало ужасающую по реальности картину: девчонки визжат, вцепившись друг другу в волосы, мелькают женские руки и ноги, я, со спущенными штанами, затравленно выглядываю из-за стеклянного шкафа с пробирками и колбами, а в дверях стоят ВСЕ. Впереди этих ВСЕХ толстым животом и шляпой выделяется Постнов, а сзади ВСЕХ пустобрехом Мишкой в полосатом галстуке подпрыгивает над толпой Исаев, выкрикивая: «И я, и я хочу посмотреть!»

Я не помню, как оказался за дверью, как добрался до мониторки.

Да! Ну… что-то теперь будет!

* * *

Ближе к обеду подошел мой сменщик Михаил, весь бледный, осунувшийся.

Мы в охране работали по графику сутки через трое, поэтому у меня должно было быть три сменщика. Но Исаев экономил фонд заработной платы, и у меня их было два. Поговаривали, что хотят взять третьего, но это и нам самим было не выгодно: смены, выделяемые на третьего, а значит и деньги, делились между нами: мы по очереди разбирали лишние смены.

И так двое. Как я уже сообщал, оба из бывших ментов.

Один Дима (его менял я) – мент по натуре, мент по бывшей профессии, мент по поступкам… и вообще – мент. Про него говорить не хочется, однако обозначить его придется.

Диму не любили все. «Наша поганка» – говорили про него за глаза. Он даже внешне походил на бледную поганку. Молодой мужик, с черепом лысым абсолютно (создавалось такое ощущение, будто он родился без волос и за всю свою жизнь не вырастил ни одной волосинки). Эта его лысина блестела так, будто он специально натирал ее оливковым маслом, чтобы показать ее превосходство над другими лысинами, например лысиной Главного Инженера Постнова. Но дело даже не в лысом черепе. Во всем: в словах, в желаниях, даже в движениях, он рождал в моей голове этот ядовитый образ большой бледной поганки. В свое время я приложил немало усилий, используя все свое влияние только для того, чтобы составить смену таким образом, чтобы я сам его менял. Это было оправдано. Он очень любил придираться ко всем по поводу и без повода. Поэтому было гораздо легче принимать смену у него (скорее бы ушел!), чем ему ее сдавать.

Тонечка Воробьева рассказывала (делая испуганные глазки), что в самом начале существования нашего предприятия, «Бледная поганка» – Дима было пытался подкатить к ней… Но сразу же получил жесткий отпор в виде рулона копировальной ленты от факса, с некоторым ускорением приложенный к блестящей лысине. Дима-поганка, по натуре, был еще и труслив, опасался репрессий со стороны начальника, и отступил сразу. Я же возмечтал, при удобном случае, набить ему морду… хотя, по известной причине, не представлял, как это возможно.

Вторым сменщиком был, уже упомянутый выше, Михаил. Он являл собой полную противоположность Диме. Простой деревенский парень, добрый до невозможности, открытый и, через свою открытость и доброту, совершенно беззащитный, к сожалению еще и очень глупый человек, непонятно по какой причине затесавшийся в среду ментов, был ими же и изгнан, как человек, несоответствующий духу советского милиционера.

Скажу по секрету, пустобрех Мишка, крупная совершенно безвредная, жизнерадостная дворняга, всю жизнь прожившая без имени вообще, был назван мною. И назван в честь моего сменщика Михаила.

Михаил выглядел плохо. Ему не следовало бы приходить вообще, тем более, как я понял, никто этого и не требовал. Я уже довольно сносно себя чувствовал и вполне мог бы отработать за него смену. Однако Михаил был очень дисциплинирован и мучился уже от того, что пришел поздно.

Я был рад его приходу. Он мне нравился. Вряд ли от таких людей можно ожидать неожиданной подлости. Но моя радость имела и сугубо личный интерес: Михаил мог открыть мне глаза на то, что было вчера.

– Миш, – начал я совершенно нейтрально, – отлежался бы дома, я бы отработал. Чего вчера было-то?

Михаил посмотрел на меня внимательно.

– Ты чего, не помнишь? – удивился он.

– Почти ничего, – состроил я гримасу напряжения.

– Да траванулись мы! – устало проговорил он, садясь на диван. – Постнов где-то водки купил, хвалился, что по дешевке. Вот и результат. Сам пил мало, – продолжал мой сменщик. – Он с Алексеем куда-то отъезжал. Приехал с Исаевым.