Алекс Д - Офсайд 2

– Уверена, тебе там понравится, – холодно отзывается Лекси, разбивая яйцо и выливая его на сковороду.

– Бьюсь об заклад, что и тебе тоже, – самодовольно ухмыляюсь я. – Покричишь для меня по-немецки после ужина?

– Пошел бы ты. – высокомерно фыркает Лекси, возвращаясь к холодильнику. – Колбасу будешь?

Поворачивается, бегло пройдясь по мне взглядом. Задерживается в районе паха чуть дольше.

– Черт, Джейс. Это неприлично, – морщится она. – Мы же собираемся есть.

Кидает в меня кухонное полотенце.

– Прикройся.

– Ты его боишься? – смеюсь я. Она очаровательно краснеет. – Или хочешь?

– Предложи своим шлюхам, они точно не откажут, – снова переходит к упрекам Лекси, и отворачивается. Вот же зануда. У меня даже падает.

– Я думал, что мы закрыли тему, – раздраженно произношу я. – Мы были в ссоре, я просто отвлекся.

– Конечно. Ерунда какая, – яростно шипит моя малышка, нарезая хлеб с таким остервенением, словно вместо батона представляет кое-что другое. Инстинктивно прикрываю пах полотенцем. И правда, не стоит ее смущать. Мало ли что можно ожидать от женщины в гневе.

– Я больше не буду, – тяжело вздохнув, говорю я. Лекси нервно смеется.

– Мы не в детском саду. Ты сделаешь это снова. Я не сомневаюсь. Просто не нужно давать обещаний, которые ты не способен выполнить, и не жди от меня уважения и… Я, вообще, не понимаю, как могу хотеть тебя после всего, что ты вытворяешь. Уму непостижимо.

Приходит черед колбасы, и я снова напрягаюсь. Лекси отбрасывает в сторону нож и поворачивается. На ее лице больше нет гнева, только грусть. Она выглядит уязвимой и несчастной. Черт, я не должен был огорчать ее.

– Джейсон, я, правда, так не могу, – тихо говорит она, голубые глаза предательски блестят. Если она снова заплачет… Женские слезы меня не трогают. Они меня бесят. Будят во мне зверя. И когда девушки плачут, чтобы вызвать мое сочувствие или как-то смягчить, то добиваются диаметрально противоположного.

– Как – так? – холодно спрашиваю я. Ненавижу не только слезы, но и женские истерики. Все эти выяснения отношений, разговоры по душам. Пошлая банальщина. Мы выше этого, детка.

– Я устала. Если бы ты просто… Черт, если бы наши отношения были только контрактными… Но ты говоришь, что любишь меня, ты заставляешь меня чувствовать. Это больно и обидно, понимаешь? Ты меня предаешь и унижаешь своими загулами.

– Я же сказал, что больше не буду, – с трудом сдерживаю себя, чтобы не зарычать и не наорать на нее.

– Но это неправда. Ты снова врешь мне. Ты постоянно врешь. И даже если ты не будешь шарахаться по всяким девкам, то я знаю, что ты уже это делал. И когда ты ко мне прикасаешься, я невольно думаю, помыл ли ты руки и другие свои части тела после того, как слез с очередной…

– Ты сдурела совсем? – ору я, все-таки срываясь. – Достать решила? Что ты, вообще, о себе возомнила? Кто ты такая, чтобы читать мне морали и что-то требовать? Твое дело молчать и ноги раздвигать. Ясно выражаюсь? – хватаю ее за плечо, встряхивая и заставляя смотреть мне в лицо.

– Предельно, – с вызовом отвечает она, бесстрастно встречая мой яростный взгляд.

– И не нужно тут изображать оскорбленную невинность. Шлюхи ее мои возмущают. А сама ты сильно от них отличаешься? Я тебя где только, и как только не имел. Не всякая шлюха согласится.

И эта сука влепляет мне пощечину. На что она надеется? Идиотка гребаная. Замахиваясь, ударяю ее ладонью по лицу, в последний момент разжимая кулак. Она летит на пол и ударяется головой о кафельную плитку. Мне по*уй. Вот честно, сама напросилась. Встаю на колени, бесстрастно наблюдая, как она в страхе пытается отползти от меня подальше. Хватаю ее за лодыжки, подтягивая к себе, и она начинает визжать, как резаный поросенок. Не нужно этого делать, дура. Я сатанею. Могла бы уже понять, что вызывает моего зверя на свободу.

– Молчи, идиотка, – шиплю я, зажимая ее рот. Наваливаюсь сверху, раздвигая ее ноги, и вхожу в нее. Она кричит в мою ладонь, слезы градом текут по щекам, вызывая еще большую ярость. Трахаю жестко, причиняя боль, оставляю новые синяки на тонких запястьях, слишком сильно сжимая над ее головой. Наклоняю голову и сильно кусаю ее грудь через ткань.

– Да, бл*дь, – бормочу, мощно кончая.

«Это гадко», думаете вы. И, наверное, правы. Потому что вас не заводит боль и насилие. А я испытываю острое всепоглощающее удовольствие, которое куда мощнее, чем час назад в постели. Считаю ли я нормой то, что происходит? Нет. И я пытался исправить ошибку, решить проблему. Я искал причины и источники своих желаний. Я не горжусь тем, что делаю. Но не могу иначе.

Когда я сползаю с нее, тяжело дыша, она больше не пинается. Какой уже в этом смысл? И даже не плачет. А лучше бы плакала, чтобы я мог сохранить свою злость.

Вот почему мы выбираем слабых и беззащитных женщин. Их слезы и жалкие попытки к сопротивлению будят в нас животное. Они не могут дать полноценный отпор. Ни физически, ни морально.

– Получил свои пять минут триумфа? – с леденящим спокойствием, спрашивает Лекси, опуская футболку на бедра и поднимаясь на ноги.

– Я бы назвал это иначе, – отвечаю я, и тоже встаю. Сажусь за стол, беру пиво и жадно глотаю. Лекси возвращается к плите, берет сковородку за ручку, выкладывая на тарелки омлет лопаткой. Кладет на край хлеб и колбасу. Ставит одну тарелку передо мной. Другую напротив – для себя.

– Ты забыла про вилки, детка, – поизношу я спокойно. У нее отрешенный взгляд. Это шоковое состояние. Она ведет себя так, словно ничего не случилось. Ее разум отрицает происходящее, отключая восприятие реальности. Когда после ужина я отнесу ее в спальню и займусь с ней любовью, она меня не оттолкнет. Даже наоборот. Ей необходимо чем-то перекрыть страшные картинки. И это не мрак и не ужас. Это моя долбаная жизнь, моя кривая реальность.

И когда она засыпает на моем плече, доверчиво прижимаясь, я чувствую, как острая боль пронзает мое тело. Каждый атом и клетку, выворачивая кишки. Черная бездна ужаса поглощает меня. Я закрываю ладонями лицо, чтобы не закричать или не завыть, как раненое животное.

На следующий день, сразу после тренировки, иду на консультацию психотерапевта. Джонатан Риксби. Представительный мужчина. Средних лет. С внимательным и острым взглядом. Я не смог бы открыться женщине. И долго выбирал к кому обратиться. Надеюсь, у него получится то, что не смогли другие, то, что не смог я сам. Во время первого сеанса говорю только я. А он слушает. Внимательно, временами кивая. В его взгляде нет ни грамма осуждения. Он, наверное, и не такое здесь слышал. Когда мое время заканчивается, Джон говорит, что сможет записать меня на следующую неделю. Но я не хочу ждать так долго. Утраиваю его оплату и договариваюсь о ежедневных сеансах. Он пытается сопротивляться, объясняя, что мне необходимо время между сеансами на обдумывание и осмысление. Но я умею быть убедительным. После третьего сеанса, он выписывает мне медицинские препараты. Раньше я никогда не пил таблетки, но сейчас все изменилось.