Кика Салви - Кика - женщина с изюминкой. Любовные успехи и неудачи разведенной журналистки

– Его не будет .

И вот тогда я заорала изо всех сил:

– А где же это будет этот чертов администратор, этот кретин?!!

Но прежде чем моя речь сделалась еще более грубой, продавец стала осматриваться и искать охрану за витринами магазина. Я же сунула сандалии в сумку и вышла, продолжая кричать, что это абсурд, что я журналистка, что это так не останется и т. д. Меня всю трясло, сердце трепыхалось, а чувство собственного достоинства было превращено в лохмотья. Я не могла дождаться, когда у меня состоялась новая встреча с доктором, и она пропишет мне настоящий коктейль здоровья.

Да, помимо пресловутого «Прозака» я теперь принимала антипсихотики и антиконвульсивные лекарства (для эпилептиков). Мне стало лучше, значительно лучше, уже после короткого периода лечения, что привело меня к мысли, что я, наверное, и впрямь была сумасшедшей.

Вау! Значит, я была сумасшедшей! Значит, это ненормально – разговаривать с самой собой до поздней ночи и мечтать быть похищенной летающей тарелкой.

Постепенно, шаг за шагом, мой тоскливый стыд перевоплотился в огромную гордость, и все, что раньше казалось неправильным и неприличным, стало удовлетворять меня. Я была одинокой женщиной, и с удовольствием пользовалась своим правом оставаться таковой. Я больше не считала себя сумасшедшей, но называла себя «особенной». Я была «нецензурной». Мне нравились психотропные средства. Я была женщиной с изюминкой.

Поначалу я не читала ту часть инструкций, в которой говорилось о побочных действиях. Я боялась найти у себя проявления всех возможных побочных реакций. Но читать и не пришлось. Немного спустя после начала лечения у меня стали течь слюни, я брызгала слюной на людей во время разговора, у меня заплетался язык, было учащенное сердцебиение, озноб, действие всех рефлексов замедлилось и по утрам меня тошнило, как беременную. Хорошим побочным эффектом явилось то, что я спала, как убитая, засыпала моментально, спала долго, а в течение дня была спокоооооооооойна, как гладь шотландского озера. Я снова стала работать, заботиться о детях, не взваливая все на няньку, писбть и выходить по вечерам. Стала снова улыбаться – не истерично смеяться, как во время мании, а у-лы-бать-ся спокойно и приятно, то есть естественно. И даже, несмотря на все побочные реакции, что имели эти лекарства, я была благодарна фармацевтическому производству и доктору Ане Селии, и стала почитательницей таланта моего замечательного аналитика – Аны Луизы.

Из дневника

Я размышляла над тем, что сказала Марилия Габриэла в своей передаче: «В социальном плане иметь детей – значит, простить своих родителей». Наверное, это цитата, но я не уверена. Это правильно на сто процентов. Мой отец был примером этого, и сегодня я это понимаю. Он совершал ошибки, много ошибок, но если брать во внимание то, из какой необразованной, мелочной и бесчувственной семьи он происходил, могу сделать лишь один вывод – он отлично выполнял свои отцовские обязанности. Более того, он стал таким умным, у него была такая тонкая эмоциональная и душевная организация именно из-за той невежественной среды, которая его взрастила. Мой папа был любвеобильным, общительным, работящим и целеустремленным. Жаль только, что я этого никогда ему не говорила. Я провела долгие годы под гнетом его грубости, суровости, в ссорах с ним, без какой-либо нежности в мой адрес и сражаясь с его вечным желанием управлять мной. Я очень злилась, что он меня не слышит, что я стараюсь изо всех сил, а он всегда недоволен и ждет от меня еще большего. Злилась из-за его вечной паранойи, связанной с деньгами, которая всегда мешала нам делить счастливые моменты. Я ненавидела его за то, что он не замечал, что меня сексуально домогается, мучает, издевается надо мной тот лживый, злой человек. Прямо под носом у отца. Я ненавидела его за то, что он не видел моей боли, что обвинял меня в подлости и хитрости, и всегда следил за мной, как за какой-нибудь проституткой. Сегодня я прощаю его и могу его по-человечески понять. Увидеть в нем человека, которого родители притесняли в детстве, человека, неуверенного в себе, несмотря на его твердую походку и громовой голос. Человека, полного недостатков, сломленного семьей, который никогда не чувствовал себя любимым. Человека, ищущего в семье любовь, отдых и удовольствие, которых ему не дали родители.

В социальном плане иметь детей – и в самом деле значит простить своих родителей, потому что всю свою жизнь они стараются дать нам самое лучшее из того, что могут дать.

Даже во время лечения и медленной эволюции в моем материнском сознании, я продолжала время от времени сбегать в Рио на выходные. Там я гостила у Гейнца в его великолепной квартире. Я больше не плакала целыми днями, не бродила уныло по берегу, но все же я еще не была готова к тому, чтобы видеться с теми, кто меня хорошо знал.

Гейнц очень внимательно относился ко мне и очень чутко воспринимал мои нужды. Он прогуливался, разговаривал со мной, когда замечал, что я к этому расположена, и оставлял меня, когда я молчала. Он негодовал из-за моего обособленного существования, из-за отсутствия помощи родителей, из-за ничтожности алиментов, которые мой бывший муж давал на содержание детей, из-за невыносимой тяжести забот, лежащих на моих плечах. Он постоянно предлагал мне помощь, будь то решение практических проблем или просто деньги. «Мне это ничего не стоит», – говорил он (и в самом деле, ничего не стоило, потому что он был самым богатым человеком из всех, кого я видела в своей жизни). Но я никогда не соглашалась, потому что после веры в Бога (или, вернее, отсутствия ее) главным вопросом чести для меня были деньги. Я не выношу, когда меня пытаются учить и когда оплачивают мои счета. В обоих случаях на меня давит отсутствие выбора. В вопросе о Боге потому, что в религии все слишком объяснимо, хотя и не имеет никакого смысла, а я предпочитаю бесплодие атеизма неполноценной вере в Бога. А с деньгами потому, что я на деле могла выбирать и быть той, кем стала, только после обретения финансовой независимости. Все мои ссоры с отцом заканчивались его фразой: «Ты живешь за мой счет». И этим варварским утверждением он закрывал мне любую возможность найти какие-нибудь аргументы в свою защиту.

Я так ни разу и не приняла денег у Гейнца, но я обожала его подарки. Так получилось, что я забыла свою футболку в Сан-Паулу, и у меня не было подходящей обуви, чтобы ходить пешком. Он тут же отвел меня в магазин рядом и попросил выбрать вещь на мой вкус. Эта футболка, подаренная Гейнцом, была самой красивой и дорогой из всех моих футболок. Мы оба остались очень довольны подарком. Я – потому, что для меня было очень странным, что мне дарят что-то, о чем мне не приходилось умолять до посинения; он – потому, что наконец-то смог продемонстрировать материально, насколько я ему дорога. После этого мы пошли в шикарный торговый центр Ипанемы, и как только он увидел в одной из витрин сандалии с бисером, он тотчас купил их мне. Но вместо радости я почувствовала стеснение, потому что такие подарки могли меня сделать обязанной ему, а платить пришлось бы не деньгами. С той минуты я стала делать вид, что не замечаю красивых вещей в витринах, потому что поняла: в этом заключалась стратегия соблазнения. Меня хотел соблазнить человек, которого я считала другом.