Стюарт Хоум - 69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой

Алан хотел продать некоторые из его книг, так что мы отправились за ними в его квартиру на Юнион Грув. Она выглядела в значительной степени такой же, как мы ее оставили — то есть помойкой. Он начал разбирать книги. Составлять пачки из первых изданий. Перекладывать экземпляры в мягких обложках. Он продолжал тасовать работы Жана Бодрийяра, как будто они были козырными картами. Рассказал мне, что перечитывал Брейсвелла, потому что ему был интересен путь трансформации психоанализа, сокративший представления 19 века об описании характера и литературной глубине. Потом перешел на моду восьмидесятых. Перелистывание страниц “ Я люблю Дика ” Крис Краус в квартире Сьюзи не помогло. Краус была замужем за Сильвером Лотрингером, сыгравшим огромную роль в переводе, публикации и общем навязывании Бодрийяра англоязычным читателям в восьмидесятые. “ Я люблю Дика ” была дешевым рыночным американским эквивалентом Бодрийяровских “ Бесстрастных воспоминаний ”, где было дозволено свалить все в одну кучу. К тому же афористичность писателя просто не выдерживала никакой критики.

Согласно Бодрийяру все стало очевидным, непристойным, и не было больше никаких секретов. Алана не убедили эти заявления, хотя Бодрийяр вне всякого сомнения обеспечил Краус и ее муженька, хипстера Лотрингера, теоретическим оправданием публикации их литературного хорового пистона. Алан не хотел жить после оргии, он даже не хотел пережить смерть оргии, для него оргия истории не имела ни начала, ни конца. Он хотел деконструктивировать деконструкцию, принести в жертву жертвоприношение, совратить совращение и симулировать симуляцию. Он читал Жирара, Батайя, Маркса, Гегеля, Делеза, Лукача, Хоббса, Вирильо, Жижека и Иригарари. Алан хотел быть непоследовательным в своей непоследовательности. Чем больше он читал, тем меньше ему нравилось чтение. Деррида стал огромным разочарованием. Изучив последователей Дерриды, ему не было нужды доставлять себе раздражение чтением “ О грамматологии ”. Он усвоил содержание раньше, чем потребил его, и после Дерриды казалось бессмысленным перечитывать Руссо или Леви-Стросса. Чем больше Алан читал, тем меньше ему нужно было читать. Это была наркомания.

Я бросила взгляд на чревовещательскую куклу, сидевшую развалясь в кресле, и прошептала ее имя. Алан взял “ Представления о приматах: виды, раса и природа в мире современной науки ” Донны Харауэй и завопил, швырнув ее через комнату. Это был большой том, почти 400 страниц, и прежде чем грохнуться на пол, он опрокинул с полки несколько книг в мягкой обложке. Алан жаловался, что даже не начинал читать Джудит Батлер, не говоря уже о Донне Харауэй. Ему, наверное, вообще не надо было читать, раз уж он проглотил Сади Плант “ Нули и единицы ” за один заход, а затем начал поносить её. Где он мог найти время для всего этого чтения? Казалось, будто он никогда не закончит жить (третий раздел в “ Бодрийяр вживую: Избранные интервью ”, под редакцией Майка Гейна, был озаглавлен “Я перестал жить”; в “ Я люблю Дика ” Крис Краус утверждала, дескать, в то время, когда она преследовала Хебдиджа, он заявил ей, что не читал ничего в течение двух лет). Была ли это месть магического кристалла? Алан не знал, все это становилось перебором. Такой французский теоретик, как Бодрийяр, мог быть переведен на английский каким-то незначительным издательством, типа Semiotext(e), с минимальной корректурой и распространением, и ты даже не успевал узнать об этом, как тут же переводы изблевывались издательствами Verso, Polity, Pluto, Stanford и Routledge. Сходные вещи случались с Делезом и Дерридой, тогда как Барт и Фуко становились классикой “Пингвина”. Тебе не надо было следить за этим. Если бы ты даже захотел это отслеживать, то все равно бы не смог.

Иногда мне становилось интересно, было ли происходившее между мной и Аланом, обменом субъективностей. Во время моего второго визита в его квартиру я впервые слабо заподозрила это. Мир Алана становился моим миром. Читая своего Гваттари, Алан хотел стать женщиной, и в этом процессе я чувствовала себя так, словно превращаюсь в мужчину. Почему же я хотела приобрести все книги, которыми владел Алан, когда они, несомненно, не принесли ему ничего хорошего? Все, чему Алан научился от своего чтения, так это более красноречивым способам объяснений, что он ничего не знал. Он приобретал культурный капитал, но по довольно-таки дорогой цене. Это была фаустовская сделка, абсолютно бессмысленная. Бесконечное перетасовывание текстов и Алан буквально бежал вприпрыжку над книгами в этом процессе. На полу валялись издания в мягких обложках. Он оступился, я поймала его. Отчаяние Алана, пытавшегося избавить себя от этих объектов и одновременно забыть о словах, слетающих с языка с их помощью, планомерно возрастало. Работа была словно создана для него. Без начала или конца, и это происходило, когда я появилась. Альтернативная версия такова: Алан хотел исчезнуть, хотел сам стать объектом. Так как он не придерживался религиозных верований, то был неспособен принести свою тень в дар дьяволу, а вместо этого попытаться навязать свою субъективность мне. Алан хотел стать машиной.

Он показал мне пожелтевшую газетную вырезку из Independant on Sunday , от 21 июля 1996 года. Она была озаглавлена: “Тонущий в мире слов: по мере роста числа академических журналов, как предполагает Ноэл Малькольм, профессура пишет меньше, а думает больше”. В конце статьи стояло примечание, подтверждавшее, что этот текст был перепечатан из тогдашнего свежего номера Prospect . Суть эссе заключалась в том, что профессора и преподаватели были неспособны придерживаться своих собственных специализированных областей исследования. Из-за того, что карьерное продвижение зависело от публикаций, профессура была вынуждена выдавать бесконечный поток статей. В вырезке предполагалось, что в среднем академическая статья имеет только пять читателей, но не прояснялось, входят ли в список читателей редактор и два референта — стандартные составляющие этой части издательской индустрии. Алан не имел никакого отношения к науке, и если специалисты не могли придерживаться их собственной области интереса, то какие надежды мог питать обыкновенный читатель с интересами сразу в нескольких областях?

Книги, которые Алан хотел продать, были дважды перетянуты тесемками и помещены в большой рюкзак. Он разбрасывал их по всей квартире, но, как хороший потребитель понимал, что должен представить скидываемый им книжный мусор в надлежащем виде, как будто о нем заботились. Мы не задержались в “Старом Абердинском Книжном”. Алан взял деньги, которые ему предложили, не торгуясь. Как только мы оказались на улице, он сказал, что цена соответствовала его ожиданиям. Очевидно, в Лондоне он смог бы проделать эту операцию с большим успехом. Пока мы были в магазине, я купила “ Шлюху Штази ” Энтони Бобарзински, и теперь, выйдя на улицу, дала ее Алану, как символ моей любви. Мы прошли вниз к перекрестку, и Алан поймал проезжавшее мимо такси. Расплатившись с таксистом в Хейзелхэд Парке, мы отправились на поиски лабиринта. Алан читал о нем, но был здесь впервые.