Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

Уходя, он сунет деньги ей в руку и похлопает по тому, что называет «жопкой»...

– Милый... Сколько мы не виделись? Мне кажется, что целую вечность...

– Вечность – колечко на пальце, кусающее себя за хвост. Мы не виделись дольше.

– Как ты там без меня?

– Ничего. Пока не отменят пельмени, холостяки не пропадут...

– А если отменят холостяков? Что будет с пельменями?

– С такой ленивой женой, какой будешь ты, у пельменей есть шанс уцелеть...

– Ладно тебе... Я, кстати, даже шашлык умею на обычной кухне приготовить...

...Шашлык – любимое блюдо Гусара. Это – вторая фишка, он окажется у цели с обычным опозданием. Гусар – душка, он приносит вино и строит ей глазки. Ему нравится нравиться. Он начинает раздевать ее еще в коридоре и часто там же приступает ко второму отделению. С ним приходится чуток напрягаться, вовремя подать голос и выгнуть спинку. Иначе он злится и может наорать ни за что, ни про что. А так – ласков, смешлив, любит подурачиться. Благодаря ему она почувствовала себя дорогой штучкой, потому что все остальное, что он соизволит прикупить, будь то вино, костюм или машина – не только дорого, но и по-настоящему хорошо. Есть только две вещи, которые Гусар делает из рук вон плохо – это секс и пение. Поэтому, обтерев шашку и заправив ее в ножны, он тут же хватается за гитару и поет ужасным голосом, глядя на девчонку растерянными оловянными глазами. Она млеет, как может, дело нехитрое. Не обижать же хорошего человека...

Деньги Гусар кладет под зеркало, глядя на нее с немым ожиданием того, что она откажется их брать. Она, понятно, не отказывается, а то вдруг потом замуж позовет! Поди, откажи такому!..

– Ну, вот и у меня дождь пошел... Не иначе, как ты накликала. У тебя, небось, закончился уже?

– Нет. Это длинный дождь. Как товарняк. Через всю Москву разлегся...

– Что ж. Привет нефтяной капле из пятой цистерны от ячменного зерна из третьего вагона...

– Спасибо, зернышко мое...

– Не за что, моя капелька...

– Господи...

– Что?

– Как же я по тебе соскучилась... Ты там хорошо себя ведешь?

– В третьем вагоне-то? Конечно. У нас тут теснота, не разгуляешься. Когда еще из нас пиво наварят... Ну, а ты там не сгораешь, часом?

– Куда там... Некогда...

– Бедная...

– Да уж, не богатая...

Третья фишка – Карапуз – появится позже всех. Он посмотрит сквозь Нее на дверь ванной и пойдет туда плескаться холодной водой. Потом, цепко взяв девчонку за руку, по-детски потянет ее к дивану, как к магазинному прилавку. Там он сядет на краешек и будет, бегая глазами, расспрашивать девчонку о том, о сем. Он говорит быстро, по-птичьи неразборчиво, маленькие руки будто обыскивают Ее Полуодетое Высочество. Убедившись в наличии того, за чем пришел, он приглашающе растянется на диване, приподнимая сухую попку, чтобы ей было легче снять с него брюки. Что она и сделает. Потом Она извлечет из этих же брюк ремень и начнет стегать игрушечного дядьку по животу, ягодицам и ляжкам. Его суслик поднимется и поглядит на все происходящее с довольным, немного испуганным видом. Потом лихо, молодецки сплюнет и упадет замертво. Она погладит и облизнет уснувшего зверька, вденет ремень обратно в брюки, а брюки натянет на карапузовы ноги. Через минуту остановившиеся было глазки гостя начнут суетиться снова, руки вынут из бумажника деньги в мятых старых купюрах. Потом, закурив, он вынет телефон и начнет суматошно договариваться с кем-то о встрече. Через минуту его уже не будет в комнате, только по лестнице бильярдным шаром ускачет эхо его шагов...

Ей всегда кажется, что он не заплатит... Хотя из троих он – самый богатый. И, пожалуй, богаче других, которых Она не ждет сегодня.

– Ничего. Кажется, меня берут на работу...

– Правда?

– Надеюсь. Собеседование вроде как прошел...

– Не будем о грустном, милый. Я постараюсь что-нибудь придумать...

– Ты уж прости, что я у тебя такой непутевый...

– Ты – самый, самый, самый... Не смей на себя наговаривать!.. Ой... У меня дождь кончился.

– Странно, но у меня тоже...

– Наверное, он просто сошел с рельс...

– Не иначе как...

– Ладно. Раз дождь прошел, пора и честь знать...

– Как скажешь. Целую тебя, капелька...

– И я тебя, зернышко. Я завтра приеду.

– Ура! Я пошел к двери – ждать.

– До встречи...

Она повесила трубку и, улыбаясь, подошла к окну.

Липа шумела, по-собачьи отряхиваясь на ветру. Водилы курили, сбившись в кучку, возле увязших в луже машин. Из грязной «Волги» неуклюже вылезал Мельник.

Она вздохнула и подошла к зеркалу – поправить растрепанные мысли.

...Ну и голос, – подумала Она. – Вероятно, таким будут читать список грешников на Страшном суде. И вся она хороша, эта тумба, запертая на ключ своей воинствующей девственности. А шаги-то, шаги! Акустик Малого зала был и впрямь не дурак, коли сумел придать стенам именно тот насмешливый градус крутизны, когда музыка превращается в свободу, а такой вот мерный топот – в поступь ее конвойного.

Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.

Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.

Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.

Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза – у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному... И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый – своего зверя. Каждый – своего...

...Боже, да не улыбка ли мелькнула за готическим фасадом этой музейной пифии?...

С Черным Она познакомилась месяц назад. Черный – это тот, что сидит за роялем ближе к залу. Его хозяйство – верхние октавы. Арпеджио, гаммы, капель нечаянных радостей и малых бунтов против лада.