Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

(поет)

Дождь идет с утра в аэропорту

Самолеты все в холодном поту,

И взлетает только дым сигарет,

Потому как он дыханьем согрет.

И собака, всем дождям вопреки,

На веревочке собачьей тоски

Ждет хозяина из города N,

А по радио поет Джо Дассен.

А вдали мерцает микрорайон,

Тлеют орденские планки окон,

Ну а тут полно воды натекло,

И собака-сирота, как назло.

Пассажиры соболезнуют псу.

Он, бедняга, заблудился в лесу.

Из капроновых и хлопковых ног

Заблудился и совсем занемог.

Пассажиры соболезнуют псу.

Он, бедняга, заблудился в лесу

Из капроновых и хлопковых ног

Заблудился и совсем занемог.

Пассажиры замерзают в пальто

И собаку уважают за то,

Что собака не умеет предать,

А умеет только верить и ждать.

И собака не откроет свой секрет,

Что хозяина и не было, и нет,

Просто хочется быть чьей-то, когда

С неба падает на землю вода...

Она: Твои песни – как ты. Чем меньше я их понимаю, тем больше люблю.

Он: А я – наоборот.

Она: Что наоборот?

Он: Чем больше узнаю тебя, тем больше люблю.

Она: И много ты узнал?

Он: Много.

Она: Хочешь еще капельку?

Он: Ой. Мне уже страшно. Как ты мы раньше обходились без роковых тайн.

Она: А теперь не обойдемся.

Он: (посуровев) Выкладывай. Или нет. Дай я сам попробую угадать.

Она: Пробуй.

Он: У тебя кто-то есть?

Она: Да.

Он молча откладывает гитару и лезет в холодильник за водкой. Наливает рюмку.

Он: Давно?

Она: Около месяца.

Он: И кто же это?

Она: Еще не знаю.

Он: То есть?

Она: То и есть. Не знаю.

Он: Ты думаешь, сейчас подходящее время для шуток? Кто он?! (кричит)

Она (кричит в ответ): Не ори на меня!

Он смахивает со стола рюмку и облокачивается двумя руками, закрыв голову.

Он: (тихо) Выключи камеру.

Она: Наверное, он похож на тебя. И будет писать песни, когда вырастет...

(Он поднимает голову и смотрит на нее)

Она: Через много лет, когда мы будем совсем старые, он купит камеру и пойдет на Горбушку, чтобы спросить у первой попавшейся девицы (ее голос дрожит), хорошо ли ей на белом свете. И я уже завидую этой девочке.

Он: (вставая и медленно подходя) И он – такой же уродливый, как я...

Она: Он такой же красивый, как ты. И у него будет получаться все, за что он берется.

Он (подсаживаясь и поднимая ее на руки) Вот только клей для обоев он будет делать плохой.

Она: Плохой – не то слово. (плачет) Просто хуевый клей.

Он: (кружась с ней на руках) Зато мама у него будет самая лучшая на свете.

Она: А отец – ревнивый сукин сын. Да отпусти ты, больно же. Сейчас закричу.

Он: Кричи! (сжимает крепче)

Она: Подожди... Отпусти меня...

Он: Ни-ко-гда!

Она: Я уже три дня собиралась тебе сказать... И никак не решалась.

Он: Можно было не говорить. Я бы догадался по глазам.

Она: Я не об этом.

Он: Не о чем? (продолжает кружить ее на руках)

Она: Три дня назад тебе звонили из Харькова.

Он: Папа? Ты ему рассказала новость?

Она: Нет. Не папа. Его друг. Он сказал очень страшную вещь. Твой папа болен.

Он: (переставая кружиться, но не опуская Ее) Что?

Она: Твой папа болен. У него рак. Ему сделали операцию, но это не помогло.

Он молча опускает Ее вниз. Глупо, непонимающе, смотрит в камеру.

Он: Что? Я ничего не понимаю.

Она: Твой папа болен. Все очень плохо. Он зовет тебя к себе.

Он: Выключи камеру.

Камера гаснет.

Камера мечется по больничным стенам. Невнятная суета, казенные светильники. Мы видим Ее руку, которая изо всех сил сжимает ребро каталки. Камера как будто прикипает к этой руке и не может оторваться. А потом руку куда-то везут, и камера ее теряет.

Камера снимает экран, висящий на стене. На экране идет любительский (на 24-мм. кинопленке) фильм о природе. Аккуратно склеенные эпизоды показывают разные пейзажи, от обыденных до экзотических. Голоса героев звучат за кадром. Слышен тихий стрекот кинопроектора. Разговор идет тихо, почти шепотом.

Он: А вот тут мы были вместе. Видишь стаи гигантских птиц?

Она: Отсюда они не кажутся такими большими.

Он: Будь ты с нами – показались бы. Пока сидят – еще ничего. А как поднимутся в воздух по тревоге... Как будто на аэродроме оказался. И помет летит, как настоящие бомбы.

Она: Смешно, наверное?...

Он: Ага. Усраться можно от смеха. Особенно когда попадут. И лодка вся в говне.

Она: Папа тоже все время ругался?

Он: Нет. Он вообще слишком правильно говорил для этой гребаной страны.

Она: Ты, когда не ругаешься, тоже правильно говоришь.

Он: Поэтому и матерюсь через слово. А он так и не научился.

Она: А это что?

На экране – детская возня на фоне заснеженных сопок.

Он: А это – я...

Она: Странное чувство. Как будто я смотрю на собственного ребенка...

Он: А это – он.

Она: С бородой?

Он: Ага. Тогда это было модно. Все читали Хемингуэя, а он был бородатый.

Она: Я тоже читала Хемингуэя.

Он: И как?

Она: Рассказ про женщину и кошку меня просто наизнанку вывернул. А остальное – так себе. Книги для мальчиков.

Он: На Камчатке их читали и девочки. Которые хотели быть похожи на мальчиков.

Она: Странно.

Он: Что?

Она: Мы как будто смотрим на мир его глазами.

Он: Не как будто, а так и есть. И... Знаешь...

Она: Что?

Он: Мне всегда было странно то, как он смотрел на мир. А теперь как будто его часть переселилась в меня – и мне стали не нужны эти пленки, чтобы видеть, как он.

Она: В его мире совсем нет людей.

Он: Да. Он не верил людям и боялся пускать их на свой чердак. Особенно после того, как ушла мама.

Она: Можно жестокий вопрос?

Он: Да.

Она: Может, она ушла именно потому, что он не замечал людей? Начиная с нее самой?

Он: Нет. И ее, и меня он видел прекрасно. Мы были его частью.

Она: Тогда почему?

Он: Не знаю. На поминках была наша старая участковая. Она помнит папу и маму с тех времен, когда и меня еще не было. Она рассказала мне, как переживала, когда они расстались. И еще...

Она: Что?

Он: Еще она сказала, что когда она пыталась отговорить маму, ты сказала ей только одну фразу: «Он мне ничего не может больше дать». Сильно, правда?

Она: Странно.

Он: А твои тоже разошлись?

Она: Нет. Но лучше бы разошлись. Живут под одной крышей, как звери. Водка, скандалы... А в перерывах молчат.

Он: Понятно.

Она: Он тяжело переживал уход твоей мамы?

Он: Я только теперь понимаю, как тяжело. Но держался молодцом.

Она: Ты тоже сейчас держишься молодцом.

Он: Это потому что ты со мной.

Она: Вот видишь. А ты не хотел, чтобы я приезжала.

Он: Не хотел, чтобы в медовый месяц тебе пришлось выносить судно из-под незнакомого человека. А потом – хоронить его.

Она: Твой отец – это часть тебя. Он не чужой мне.

Он: Знаешь... Так пусто сейчас внутри. Если бросить камень, не дождешься, пока он стукнется об пол. Я как будто ушел вместе с ним.