Маркиз Сад - Двойное испытание

– Ах, Боже правый! – графиня потрясена. – Никогда не любовалась зрелищем поразительнее; если сражение это существовало на самом деле, оно, несомненно, было менее возвышенным, чем картина недавнего представления... О дорогой мой Селькур! – продолжала она, опираясь на него. – Вы выше всяких похвал... Вам нет равных в искусстве устраивать праздник, вы добились невозможного – соединили порядок, роскошь и вкус. Однако я вынуждена покинуть вас, от магии до соблазна один шаг; я ничуть не противилась, пока меня зачаровывали, но обольщать себя не позволю.

Произнеся эти слова, она в то же время не сопротивлялась Селькуру, который увлек ее в темноту жасминовой беседки, предложив присесть на скамейку, покрытую, как ей показалось, травой; он уселся рядом с ней. Не успела графиня опомниться, как оба они очутились под каким-то странным навесом, так что наша героиня уже не разбирала, ни где она находится, ни что это за беседка.

– Новое колдовство! – воскликнула она.

– Вы порицаете чудо, сблизившее нас так тесно и укрывшее от глаз света, точно мы одни в целом мире?

– Я ничего не порицаю, – сказала графиня взволнованно, – просто мне хотелось, чтобы вы не злоупотребляли восторгом моих чувств, которого вам удалось добиться за эти сутки.

– То, о чем вы говорите, предполагает обольщение – вы уже употребили это слово – то есть, речь, по-вашему, идет непременно о притворстве одного и о слабости другого? Разве можно, сударыня, так трактовать нас обоих?

– Предпочла бы считать, что нет.

– Прекрасно! А раз так, что бы ни случилось, виной тому будет любовь, а отнюдь не слабость ваша, равно как и не мои обольщения.

– Изворотливы вы исключительно.

– О, не более, чем вы жестоки!

– Нет, это не жестокость, а благоразумие.

– Как приятно порой о нем забывать.

– Вообще-то да... но муки раскаяния!

– Полноте! Откуда им взяться? Вы еще держитесь таких глупостей?

– Меньше, чем кто бы то ни было, поверьте... пугает меня лишь ваше непостоянство. Мысль об этой малютке Дольсе приводит меня в отчаяние.

– Что же, вы не видели, как я пожертвовал ею ради вас?

– Сделали вы это умело, я бы даже сказала, изящно... Но как всему этому верить?

– Лучший способ для женщины, желающей обеспечить постоянство возлюбленного – привязать его к себе высшими свидетельствами своей благосклонности.

– Вы полагаете?

– Не знаю средства более верного.

– Где мы сейчас, ответьте, прошу вас?.. Быть может, в лесной глуши, вдали от людей... А вдруг вы предпримете... нечто крайне неосмотрительное, сколько бы я ни звала на помощь, никто не придет.

– Но вы не станете звать на помощь?

– Смотря чего вы будете домогаться.

– Всего...

И Селькур, сжав возлюбленную в объятиях, сделал попытку увеличить число своих завоеваний.

– Ну конечно! Разве я не говорила, – томно произнесла графиня, вяло защищаясь, – разве не предупреждала?.. Вот к чему все это ведет: теперь вам потребуются какие-то экстравагантности?

– Вы ведь мне их не запретите?

– О! По-вашему, в этих условиях можно что-либо запретить?

– Это означает, что, не будь благоприятных условий, победа моя – лишь дело случая...

Проговаривая это, Селькур, казалось, охладевал; вместо того, чтобы торопить развязку, он ее задерживал.

– Вовсе нет, – сказала графиня, возвращая его на путь, с которого он только что сошел. – Вы хотите, чтобы нас здесь застали? Принуждаете меня делать вам авансы?

– Да, это одна из моих причуд, хочу, чтобы вы мне сказали... и доказали, что иллюзии и обстоятельства ничуть не влияют на мое торжество и, будь я неизвестнее и беднее всех на свете, я добился бы от вас не меньше того, на чем настаиваю сейчас.

– Ах, мой Боже, что за важность!.. Да я скажу все, что вам захочется; в иные минуты ничего не стоит говорить, сколько угодно, и я уже готова вас заверить, что вы пробудили к жизни одну из таких минут.

– И вы склоняете меня ею воспользоваться?

– Я не склоняю, но и не запрещаю: я уже говорила вам, что сама не ведаю, что творю.

– Тогда позвольте, сударыня, не терять рассудок мне, – сказал Селькур, поднимаясь. – Любовь моя осмысленней вашей, она чиста и стремится сохранить чистоту предмета, ее вдохновляющего. Если я, подобно вам, поддамся слабости, чувства наши быстро угаснут; ищу я, сударыня, руки вашей, а не суетных утех: зиждутся они на распутстве, поводом для них служит исступление восторга, но очень скоро они заставляют горько сожалеть тех, кто предался им, забыв о чести и добродетели. Вас неприятно поражает то, как я веду себя в миг, когда взволнованная ваша душа жаждет уступить напору желаний, порожденных стечением обстоятельств; после нескольких часов размышлений поведение мое больше не покажется вам оскорбительным: тогда и настанет время для нашей встречи, сударыня, я брошусь к вам в ноги, и будущий супруг станет вымаливать прощение для повинного любовника.

– О сударь! Как я вам обязана! – сказала графиня, поправляя смятое платье. – Остается только пожелать женщинам, готовым забыться, всегда обнаруживать рядом таких разумных мужчин, как вы! Пожалуйста, прикажите подать экипаж, мне не терпится попасть домой, где я вволю наплачусь и из-за слабости своей, и из-за ваших обольщений.

– Вы и так в экипаже, сударыня. Это немецкая берлина, запряженная шестью английскими скакунами, ожидающими вашего приказа: последнее волшебство короля Воздуха, но отнюдь не последние подарки счастливого супруга прекрасной де Нельмур.

– Сударь, – ответила окончательно сбитая с толку женщина после некоторого размышления, – жду вас у себя, дабы выразить расположение свое и благодарность... Вы увидите, я, наверное, буду более благоразумной, что отнюдь не приуменьшит моей готовности вам принадлежать.

Селькур открывает дверцу, спускается; лакей закрывает ее за ним и спрашивает, какие будут указания.

– К моему дому, – говорит Нельмур.

Лошади трогаются в путь, и в скором времени наша героиня, недавно воображавшая себя лежащей на ложе из зелени, в жасминовой беседке, въезжает в Париж на роскошном экипаже, который отныне принадлежит ей.

Первые предметы, поразившие ее взор, едва она вошла к себе – великолепные подарки, полученные ею от Селькура, не позабыт и маленький алмазный дворец.

– По здравом размышлении, – решает она, ложась спать, – ясно: человек этот одновременно и очень умен, и очень глуп. Такой, несомненно, должен стать отменным мужем, но для любовника он холодноват, мне кажется, будь он чуть погорячее, любовные ощущения, сдобренные пылом, ничуть не повредили бы чувствам супружеским. Как бы там ни было, пусть приходит; крайнее средство – сделаться его женой, устраивать праздники совокупно с ним и разорить его в короткий срок; сие сулит немало наслаждений, особенно для такой, как я, фантазерки. Уляжемся же, с приятными этими мыслями, они послужат заменой действительности, которой я лишена... О! Совершенно правильно говорят, – добавила она, отдаваясь себе самой, – никогда не надо рассчитывать на мужчин.