Маркиз Сад - Двойное испытание

– Увы! – грустно вздохнула она при виде этих даров. – Какую радость буду я испытывать всякий раз, глядя на них, если он любит меня искренне, и как хочется в это верить! И сколь роковыми станут эти дары, как больно ранят мое сердце, если явятся лишь привычным для галантного кавалера выражением легкомыслия в очередном любовном приключении.

По приезде в Париж первой заботой Селькура было поскорее нанести визит графине де Нельмур; он не знал, известно ли ей о празднике, устроенном им для Дольсе, если графиня была о нем осведомлена, крайне любопытно было увидеть, какое впечатление это произведет на такую горделивицу.

Графине только что обо всем сообщили. Селькур принят с холодностью; его спрашивают, как мог он так скоро покинуть деревню, где наслаждался столь изысканными удовольствиями. Селькур отвечает, что не представляет, отчего светский пустяк... букетик, преподнесенный приятельнице, наделал столько шуму.

– Смею уверить вас, прекрасная графиня, – продолжает он, – если бы мне, по вашему утверждению, взбрело в голову повеселиться, то я решился бы на это только ради вас.

– Случись так, вы бы, по крайней мере, не выставили себя в смешном виде, как вы это сделали недавно, избрав на роль дамы, поглотившей ваши помыслы, какую-то маленькую недотрогу, которая нигде не показывается, впрочем, мнимое ее уединение, несомненно, служит прикрытием для тайных романтических отношений со своим ненаглядным шевалье.

– Вы правы, признаю свои ошибки, – отвечает Селькур, – но, к несчастью, знаю один только способ их исправить.

– Какой же?

– Правда, нужно, чтобы вы поддались на уговоры... а вы ни за что не согласитесь.

– И что же мне надлежит делать, скажите на милость?

– Прежде, чем сердиться, выслушайте. Букетик для баронессы де Дольсе – смешно и нелепо, согласен, загладить вину может только праздник, устроенный в честь графини де Нельмур.

– Мне становиться подражательницей этой дамочки... позволить швырять себе цветы в лицо, выставляться напоказ!.. О, вот вы и сознались – вам есть что заглаживать! Исправляя ваши ошибки, я тем самым переложу их на себя, а у меня нет никакого желания разделять ваши безрассудства, как, впрочем, и намерения покрывать вашу необдуманность, подвергая себя насмешкам.

– Дарить женщине цветы – вряд ли стоит признавать это верхом нелепости и безрассудства.

– Значит, вы ею обладаете, этой женщиной?.. Примите мои поздравления, поистине премиленькая парочка... Надеюсь, вы мне откроетесь... вы должны... разве вы не знаете, как я пекусь о вашем благе? Кто бы подумал каких-нибудь полгода назад, что вы заинтересуетесь этой малюткой... с ее кукольной внешностью... глазки красивые, вполне, но невыразительные... с ее целомудренным видом... будь я мужчиной, это раздражало бы меня до безумия... и с ее развитием – будто только что из монастыря. Дамочка эта прочла несколько романов и теперь воображает, что у нее философский склад ума, и она угонится за такими, как мы. Ах! Как занятно... не мешайте мне, умоляю, дайте насмеяться всласть... Но отчего вы мне не рассказываете, скольких трудов это вам стоило... Бьюсь об заклад, хватило одних суток... Ах, Селькур! Отменная история! Ужасно хочется позабавить ею весь Париж, полагаю, в свете с восхищением отнесутся и к вашему выбору, и к вашему пристрастию устраивать праздники... Кстати, если серьезно, говорят, выглядело это весьма утонченно... Словом, вы делаете милость, обращая свои взоры на меня, как на преемницу славной сей героини?.. Крайне польщена...

– Прекрасная графиня, – говорит Селькур, сохраняя хладнокровие, – когда поток иронических ваших замечаний иссякнет, поговорим дельно... если это возможно.

– Что ж, говорите, говорите, я вас слушаю, доказывайте, что невиновны, если смеете.

– Доказывать мою невиновность?.. Для этого нужно обвинить меня в дурном отношении к вам, а это невозможно, вы ведь знаете, какие чувства я к вам питаю.

– Мне не известно ни о каком вашем чувстве ко мне, и я не испытала ни одного из его проявлений, будь оно истинно, вы, конечно, не устраивали бы праздник в честь Дольсе.

– Ах, сударыня, оставьте; какой-то бал и несколько цветочков для Дольсе – сущая безделица, не более того, настоящий праздник я устрою лишь в честь графини де Нельмур... дамы великосветской, которую я приметно отличаю от других.

– Вознамерившись устроить два праздника, могли бы, по крайней мере, начать с меня!

– Но помилуйте, загляните в календарь: святая Ирина на три недели опережает святую Генриетту – по моей ли то вине? Стоит ли придавать серьезное значение этой перестановке, если в сердце моем царит одна Генриетта, там ее не опередит никто?

– Об этом вы уже говорили и не раз, но как заставить меня вам поверить?

– Отважится наговорить самых колких дерзостей, как вы сегодня, только тот, кому недостает гордости и уверенности в себе,

– О, поосторожнее! Непоследовательно себя веду не я, а вы; самолюбие мое не ущемлено ни на йоту; я не ставлю себя ниже вашей богини и, сочтя возможным подтрунить над вами обоими, отнюдь не допускаю собственной приниженности.

– Оцените хотя бы раз по справедливости, кто чего стоит, и от этого все мы только выиграем.

– Будь я столь безрассудна, что пожелала бы заявить свое право на вашу привязанность... потребовалось бы нечто вроде залога одержанной мною победы, неудачу я переживала бы болезненно... Поклянитесь мне, что эта вялая апатичная кукла никогда не внушала вам никаких чувств.

– От того ли, кто всецело в вашей власти, требовать такую клятву? Не прощу вам самой мысли об этом... Задет за живое настолько, что готов прекратить дальнейшие наши встречи.

– Ах, я так и знала, этот лукавец принудит меня просить у него извинения.

– Не тратьте слова понапрасну, многое из того, что происходит вокруг нас, кажется неправдоподобным.

– Наша с вами история точно из невероятных.

– Раз вы это чувствуете, откуда такая смятенность?

– Мне хочется избавиться от всего, что способно отнять вас у меня.

– Кто и что в силах оттолкнуть меня от вас?

– Не знаю, разве вас, мужчин, поймешь?

– Не судите обо мне общей мерою.

– Мне совершенно ясно: вы бы предпочли получить от меня прощение.

– У вас нет другого выхода... Ну же, довольно ребячиться, поедемте ко мне в имение на два дня, там я сумею убедить вас куда вернее, чем в Париже, задумывал ли я устраивать праздник для иной женщины, кроме моей дорогой графини...

И ловкий ухажер хватает свою испытуемую за руку и кладет ее себе на грудь.

– Жестокая, – говорит он восторженно, – здесь, в моем сердце, образ ваш запечатлен навеки, должно ли вам помышлять о том, что найдется соперница, способная пошатнуть ваше господство?

– Довольно об этом... ну что, дать вам согласие на два дня...