Маркиз Сад - Флорвиль и Курваль, или Фатализм

– Милостивый государь, – пыталась возразить сия любезная персона, – к чему затевать свадебные приготовления заранее, ведь они могут оказаться тщетными?.. А вдруг из повествования моего ясно, что я не предназначена быть вашей?..

– Вот этого, мадемуазель, вы мне не докажете никогда, – отвечал благородный Курваль, – ручаюсь, вам не убедить меня, так что не противьтесь моим планам, умоляю, и поедемте поскорей.

Его последние слова не встретили отпора, и началась подготовка к отъезду в поместье Курваля; отправляться туда решили вдвоем, так хотела мадемуазель де Флорвиль: то, о чем ей предстояло сообщить, могло быть раскрыто лишь человеку, пожелавшему связать с ней судьбу; поэтому не стали приглашать посторонних. На следующий после приезда день сия достойная и примечательная особа попросила господина де Курваля выслушать ее и начала рассказ о своей жизни в следующих выражениях.

– Намерения, кои вы, сударь, имеете на мой счет, внушают мне самое глубокое почтение, и я не стану ничего от вас утаивать. Вы знакомы с господином де Сен-Пра – чьей родственницей я слыву – как-то он сам соблаговолил вам это подтвердить; однако вы оказались введены в заблуждение. Происхождение мое неведомо – так и не довелось мне узнать, кому обязана я своим появлением на свет; нескольких дней от роду, в люльке из зеленой тафты, я была подкинута к порогу дома господина де Сен-Пра, с незамысловатым анонимным письмом, прикрепленным к пологу колыбели:

«Вы женаты уже десять лет, и у вас нет детей, хотя вы каждый день молите об их появлении. Удочерите эту девочку. Она благородного происхождения, кровь ее чиста, дитя это – плод целомудренного супружества, а не распутства. Если девочка придется вам не по душе, отдайте ее в приют. Не пытайтесь наводить справки, поиски ваши не увенчаются успехом. Вот все, что представляется возможным вам сообщить».

Почтенные люди, которым я была подброшена, тотчас приняли меня, воспитали, окружили заботой и лаской, с уверенностью могу сказать, что обязана им всем. Поскольку в письме отсутствовало всякое упоминание о моем имени, госпожа де Сен-Пра стала называть меня Флорвиль .

В пятнадцать лет мне суждено было пережить смерть своей покровительницы; ничто не сравнится с горечью этой утраты. Госпожа де Сен-Пра очень любила меня. Умирая, она молила мужа никогда не покидать меня и выделить мне пенсион в четыре тысячи ливров; оба ее пожелания были строго исполнены, более того, к этим милостям господин де Сен-Пра добавил и признание меня в качестве кузины его жены – в этом звании я и должна выступать в нашем брачном контракте. Тем не менее, господин де Сен-Пра вскоре дал понять, что мне не пристало долее оставаться в его доме.

– Я вдовец, и к тому же достаточно молодой, – сказал мне этот добродетельный человек. – Жизнь под одной крышей отныне чревата для нас обоих кривотолками, коих мы вовсе не заслуживаем; мне необычайно дороги благополучие и репутация ваши, и я не желаю подвергать их опасности. Нам следует расстаться, Флорвиль; однако я никогда не оставлю вас и не допущу, чтобы вы покинули мою семью; у меня есть вдовая сестра в Нанси, отправляю вас к ней; готов поручиться за ее расположение как за свое собственное, таким образом, вы по-прежнему останетесь у меня на глазах, и я смогу всемерно содействовать как вашему образованию, так и устройству вашего будущего.

Я не могла слушать его без слез; новость эта заставила меня с еще большей остротой ощутить горечь недавней кончины моей благодетельницы. Тем не менее, осознав обоснованность доводов господина де Сен-Пра, я решила следовать его советам и, заручившись его рекомендациями, отправилась в Лотарингию, в сопровождении одной дамы – уроженки этих мест, коей велено было поручить меня заботам сестры господина де Сен-Пра – госпожи де Веркен, в чьем обществе мне предстояло жить отныне.

После принятого в доме господина де Сен-Пра благочестия и строгости нравов, я неожиданно очутилась в царстве беспечности, раскованности и любви к удовольствиям.

С первых же дней госпожа де Веркен заявила, что мой вид недотроги раздражает ее: непостижимо, как можно, живя в Париже, сохранить столь неуклюжие манеры... столь нелепую застенчивость, и вообще, если я желаю поладить с ней – мне должно решительно перемениться. Такое начало несколько встревожило меня: поймите, сударь, я вовсе не желаю показаться в ваших глазах лучше, чем я есть, просто мне глубоко чуждо все, что несовместимо с религией и нравственностью, всю мою жизнь старалась я оставаться противницей того, что бросает вызов добродетели, прегрешения же, кои я свершила помимо своей воли, причинили мне столько страданий, что признаться по чести, возвратить меня к жизни в миру – значит оказать мне дурную услугу, ибо я к ней вовсе не приспособлена; я излишне сурова и нелюдима для света; полное уединение – вот что наиболее сообразно складу моего ума и состоянию моей души.

Подобные мысли, порой посещавшие меня и в пору далекой юности, тогда были еще до конца мною осознаны, а потому не уберегли меня ни от вредных советов госпожи де Веркен, ни от тяжелых последствий ее обольщений. Пестрое общество, мелькавшее перед моими взорами, шумные развлечения меня окружавшие, чужой пример, смелые речи – все манило и влекло. Меня беспрестанно уверяли, что я хороша, и я, на свою беду, отважилась в это поверить.

В то время в столице Лотарингии располагался гарнизоном нормандский полк. И дом госпожи де Веркен являлся местом встречи офицеров с местными молодыми женщинами. Здесь завязывались, рвались и возобновлялись все городские интрижки.

Скорее всего, господин де Сен-Пра не был осведомлен об образе жизни своей сестры. Иначе, будь ему известно ее поведение, разве он, проповедующий строгость нравов, отправил бы меня в ее дом? Подобные соображения удерживали меня от жалоб господину де Сен-Пра. Стоит ли докладывать ему обо всем? А впрочем, в ту пору я не очень-то к этому стремилась: нечистый воздух, который я вдыхала полной грудью, уже начинал осквернять мою душу, и, подобно Телемаку, живущему на острове у Калипсо, мне уже не хотелось внимать мнению Ментора.

Бесстыдница Веркен, безуспешно пытавшаяся совратить меня с пути истинного, как-то поинтересовалась, не объясняется ли непритупность моего сердца здесь, в Лотарингии, тоской по парижскому милому дружку.

– Как можно, сударыня! – возмутилась я в ответ на ее подозрения. – У меня и в мыслях никогда не было подобных неприличностей. Спросите вашего брата, – он подтвердит, насколько безупречным было мое поведение в Париже.

– Неприличности! – перебила меня госпожа де Веркен. – Да если на вашем счету и имеется одна из них – все равно вы еще недостаточно опытны для своего возраста. Но ничего, надеюсь, в скором времени вы исправитесь.