Алексей Аляскин - Враги лютые

Какое-то время Симка ещё смотрел на звёзды мерцавщие над их колдобиной подавая ему немые знаки, потом туман затянул сознание, и он провалился во тьму.

Через двое суток после этого с нашей стороны, подошли маршевые подразделения и снова заняли разрушенные окопы под склоном. Весь день они обустраивались и ждали пока придут немцы, и займут свои прежние места, немцы запаздывали и подошли только к вечеру. Это был другой батальон других горных стрелков, и они тоже занялись своим хозяйством там, на склоне. Фронт был восстановлен, к удовольствию в штабах армий. Похоронный патруль бродил по окрестностям собирая убитых, и наткнулся на Симку, который двое суток пролежал на астероиде; он то приходил в себя, то снова терял сознание, у него было сильное сотрясение мозга, от удара виском об камень. Он лежал, когда был в сознании не пытаясь никуда идти, и не ждал Лореляйн, — он знал, что мальчик не придёт. Слишком по-настоящему поцеловал на прощанье…

Похоронщики уселись вокруг раненого, засмолили махорку, и стали прикидывать, — тащить его в медсанбат по острым камням, или застрелить, и закопать где земля помягче. Симка лежал с открытыми глазами, и слушал их расклады без интереса, как будто говорили не о нём. Махорщики всё сильнее склонялись к безвыносному варианту, но здесь подошёл старлей из их роты, который как раз пришёл искупаться в этой серной колдобине, он быстро сообразил выгоду которую он мог извлечь из пота пожилых махорщиков, — ему хотелось найти повод сбегать в медсанбат, поебаться с знакомой медсестрой с которой у него был железный уговор, как придёт, так и давать, без всяких «кровя», и «голова болит». Поэтому он приказал навалить Симку на носилки, и тащить через арчу и камни к дороге, а сам шёл следом для сопровождения, чтобы раненный случайно не умер по дороге от злобы несущих его людей.

Врачи в медсанбате определили его ранение как сильную контузию, — последствия удара прикладом в висок, видимо солдат отважно сражался в рукопашном бою с фашистскими оккупантами за нашу Советскую Родину, проявив при этом умение и навыки владения современным оружием, и поэтому был достоин солдатской медали, за отвагу, доблесть, и геройство.

К медали Симка был представлен после выздоровления, и медаль он получил. Потом на него положил глаз один полковник медслужбы, и благодаря его усилиям Симка получил статус сугубого тыловика после тяжёлой контузии, и всю оставшуюся войну он на передовую уже не попадал. Что случилось с ротой никто нигде не знал, даже номера части в которой Симка сидел в окопе под склоном в штабных списках найти не смогли, — может она там числилась под другим номером, это была маршевая колонна, с ходу по необходимости боевой обстановки занявшая оборону, и в списки воинских частей её внести не успели, она как бы и не существовала, а то что они сидели там месяц, значения не имело, — нет и нет. Полковник приписал Симку к другой уничтоженной в предгорьях войсковой части, и тем обеспечил ему положенные солдату нормы довольствия и учёта.

Если бы не это, то трудно было бы сказать, чем бы всё закончилось. Но поскольку списков уничтоженной части ни у кого не осталось, то всё сошло нормально. Однажды Симка случайно столкнулся носом к носу с капитаном Скурлатовым. Он от неожиданности махнул рукой под козырёк, и рявкнул: — «Здра-жла-гов-га-тарщ-ктан!» — и только тогда увидел на его плечах генерал-майорские погоны. Скурлатов подошёл к Симке близко-близко, дохнул ему в лицо довоенным перегаром, потом с размаха ударил узнавшего его солдата в зубы, но стрелять не стал, а только повернулся и ушёл прочь, Симке хватило ума не наводить справки. Больше их пути с капитаном Скурлатовым тоже не пересекались. Потом наступил перелом в войне, нашим потребовались на фронте люди хорошо знающие немецкий язык, для допросов и общения с многочисленными пленными и Симка попал в школу военных переводчиков, там он прошёл курс военного перевода, потом помотался по штабам на фронтах и вернулся опять в ту же школу, уже преподавателем и стал зав. кафедрой технического перевода. Эта работа ему сильно помогла в гражданской карьере, сохранив ему не только опыт языка, но и знакомства за рубежом, и хорошее знание немецкой технической литературы.

Прошло много лет и другого времени, после описываемых здесь событий, всё поменяло свои знаки на противоположные не раз и не два. Война ушла далеко в мифы и сказки, где-то пробрела опереточный характер, потому что самая главная компонента войны из неё выветрилась: — СТРАХ….

Тот, кого мы зовём здесь просто Симка, многого достиг в жизни, он занимал и занимает, важный и серьёзный пост в советской иерархии должностей и значений, он известен за рубежом, как автор научных работ, половина которых насмерть засекречена, хотя разве утаишь значение, когда земля начинает трястись на противоположной стороне земного шара? Впрочем Симка не атомщик, — вот это не засекречено, но, — важная птица… Имеется у него и высокое воинское звание, ему для этого не нужны фальшивые генерал-майорские погоны капитана Скурлатова, у него имеются в шифоньере свои собственные, — настоящие. Он с удовольствием вспоминает и рассказывает о фронтовой жизни, но никогда не приезжает на встречу ветеранов, несмотря на письменные приглашения. Впрочем ему некогда, он занятый государственными обязанностями человек.

Как и у большинства фронтовиков, у него имеется роскошный, в богатом переплёте, фотоальбом, с фотографиями его фронтовых друзей, — правда там в основном фотографии молодых и красивых курсантов из школы военных переводчиков. Сима любит показывать эти фотографии тем, кто вхож в круг достаточно близких ему людей, а в этот круг проще попасть юному студенту, чем важному правительственному чиновнику или столоначальнику, — он чётко разделяет эти два, несовместимых по их предназначению, круга общения… Опрометчивым этого большого человека назвать очень сложно. В общем-то он просто важный государственный чиновник, — один из главных научных начальников. И это его настоящая сущность, прикидываться ему нет никакой необходимости, он просто тот, кто он и есть.

Но у него имеются интимные друзья , чего он по высоте своего положения не боится, и не особенно скрывает, — кто ему что скажет, прочность его положения держится не на коммунистической нравственности, а на его полезности, как существенного, важного звена сложной системы научной власти. Поэтому его не беспокоит, когда за его спиной шепчутся, не повредит, — «немножко человечности», — говорит он в таких случаях…

И вот таким интимным друзьям он иногда показывать пожелтелую фотографию военного времени, — с неё смотрит на вас улыбающийся красивый немецкий мальчик, с самой дорогой в то время причёской, он держит в руках букетик гвоздик, и вообще больше похож на девочку в бой-скаутской матроске. На обратной стороне фотографии есть надпись фиолетовыми выцветшими чернилами, там очень аккуратным почерком написано по-русски: — «Это есть на память моему любимому другу фройляйн Симке, от любящей вечерние поцелуи фрау Лореляйн. Я всегда буду таким для тебя». — и десять восклицательных знаков позади. Дальше, в углу, записано полузатёртое название одного прибалтийского города, мало известного в нашей стране, и совсем неизвестного больше нигде, кроме Прибалтики, и несколько цифр, обведённых чернилами разных цветов, и множество раз подчёркнутых, и больше ничего. Фотографию он показывает молча, смотрит на выражение ваших глаз, и ничего не объясняет. Потом прячет её в особый кластер альбома, прикрытый папиросной бумагой. Вот и всё о том, кем и чем стал Симка, пролежав двое суток на астероиде возле живой воды серного источника. Так, начальник из высшего эшелона научной власти. Ничего особенного.