Tiamat - Гилморн

Телесно он пострадал меньше остальных, которых заставляли работать в шахтах, хотя обращались и кормили на удивление сносно. Но дух его был подавлен постигшими его несчастьями. Когда мы поднялись в лодках вверх по Андуину и достигли Лориэна, где оставили ослабевших эльдар набираться сил, я предложил ему не возвращаться пока в Лихолесье. Иногда тому, кто пережил несчастье, тяжело бывать в родных местах, где все говорит о былых днях безмятежной радости. Ему нужно было отвлечься от грустных мыслей, а что может послужить этому лучше, чем вид серебристых водопадов Имладриса, его садов, мраморных куполов, воздушных мостов и галерей. И тогда он послал во владения Трандуила весточку о своем спасении и отправился со мной.

Уже три месяца он в Имладрисе. Я стараюсь делать все, чтобы развлечь его и доставить ему радость. Он любит прогулки по лесам вдвоем, катание в лодках, любит, когда я учу его обращаться с мечом, когда я вспоминаю о Валиноре, о Гондолине, о Войне Гнева. Глаза его горят, когда он просит: «Дэл, расскажи мне про Манвэ! Ведь ты его видел?» Опять это прозвище, которое он мне дал и от которого никак не хочет отвыкнуть: мое единственное за всю жизнь эпессе. «Я хочу, чтобы никто к тебе не обращался так, как я». Когда он хочет меня подразнить, то называет «Глорфи», и тогда я не могу удержаться от смеха, так забавно это звучит. Раньше я никогда не был веселым и смешливым, но ему легко меня рассмешить. Он умеет изрекать с серьезным видом всякие глупости, а еще он остер на язык и за словом в карман не лезет. Иногда шутки его выходят за рамки общепринятых приличий, но даже тогда я не могу на него сердиться. Сердиться на него совершенно невозможно, на укоризненные взгляды он отвечает веселой улыбкой и невинным хлопаньем ресниц.

Временами я все-таки удивляюсь этому. Я слышал, что лихолесские синдар и нандор отличаются свободными обычаями и легким нравом, даже по сравнению с галадрим, а уж тем более с сумрачными нолдор. Но странно слышать в речи эльда отзвуки цинизма и непристойной грубости людей. Я страшусь думать, что влияние смертных было слишком сильным, что оно могло хоть как-то отразиться на натуре Перворожденного, и я прошу Валар, чтобы они помогли ему поскорее от него избавиться. Пусть следы, которые оставила на нем Тьма, будут стерты как можно быстрее.

Мы проводим очень много времени вместе, расставаясь, лишь когда военные дела требуют моего присутствия. Но иногда он ищет уединения, и в последнее время это происходит все чаще. Он прячется от всех, даже от меня, и я стараюсь его не тревожить, хотя мне не хочется оставлять его одного, наедине со своими мыслями. Когда я нахожу его где-нибудь в беседке у водопада, его невидящий взгляд устремлен в пространство, а ресницы влажны, будто бы от водяной пыли, рассеянной в воздухе. Но я уверен, что если проведу по ним языком, то эта влага окажется солона, как морская вода.

— Друг мой, что тебя тревожит?

Я долго собирался с духом, чтобы начать этот разговор. Кажется, что проще — сесть рядом с ним на скамью, улыбнуться ласково, заглянуть в лицо и задать простой вопрос, исполненный дружеского участия. Но кто осудит меня за то, что я так долго не решался бередить его душу, растравлять его раны… Лишь одна только мысль подтолкнула меня: Гилморн должен знать, что его друг волнуется и печалится о нем.

— Когда я привез тебя сюда, то думал, что время будет для тебя лучшим целителем. Но прошло уже много дней, а ты все больше замыкаешься в себе и погружаешься в отчаяние все глубже. Скажи, Гилморн, что тебя гнетет? Может быть, имладрисские эльдар неприветливы с тобой? Или ты тоскуешь по Лихолесью?

— Ах, не спрашивай меня об этом, Дэл, — ответил он, вздыхая.

Но я был настойчив и продолжал:

— Мое сердце сжимается от жалости при виде того, как печаль омрачает твое лицо, как ты бежишь от общества прочих эльдар и даже от меня, бросаешь и арфу, и упражнения в стрельбе из лука…

Он отвернулся, глухо пробормотав:

— Если бы ты знал, что меня тревожит, то не чувствовал бы жалости!

— Неужели ты думаешь, что я могу отвернуться от тебя? Позволь мне помочь тебе, Гилморн, я ради тебя готов на все! — и с этими словами я взял его за руку.

Лихолесский синда вздрогнул, как от боли, и вырвал свою руку из моих ладоней.

— Ты поможешь мне, если оставишь меня в покое, Глорфиндел! — вскрикнул он, и голос его дрожал. — Уходи! Пожалуйста, уходи! Оставь меня одного!

И я встал, собираясь уйти, потому что не в обычаях эльдар навязывать свое общество кому бы то ни было. Но такая боль звучала в голосе моего друга, что я понял, что не могу бросить его в эту минуту. И я сел рядом и обнял его, и прижал его светловолосую голову к своему плечу.

— Я не оставлю тебя одного с твоей болью, — сказал я твердо. — Эльдар не бросают друзей в беде.

— Отпусти меня, Дэл, не прикасайся ко мне, не надо, ты не понимаешь… — говорил он, отталкивая меня, но я держал его крепко. И сопротивление его ослабло, Гилморн всхлипнул и тоже обнял меня.

Вдруг я почувствовал, как его ладонь скользнула мне под одежду, и он прижался губами к моей шее, шепча: «Дэл… о, Дэл…» — и дыша прерывисто. И я чуть отстранил его от себя и спросил удивленно:

— Что ты делаешь?

Вскрикнув, он вскочил на ноги и бросился прочь из беседки, но я успел удержать его за руку. Чуть не плача, он безуспешно пытался разжать мои пальцы, но разве он мог сравниться в силе с нолдо, родившимся в Валиноре и перешедшим через Хелькараксэ! Я умолял его ради нашей дружбы быть со мной откровенным и рассказать, в чем дело.

— Ты не должен меня спрашивать, тебе не нужно этого знать, я уеду, сегодня же, мне нельзя здесь оставаться, не спрашивай меня ни о чем, — твердил он, как безумный.

И в отчаянии я сказал:

— Если ты уедешь из Имладриса, и я здесь не останусь! Вернусь на восток, в Осгилиат, и буду дальше сражаться с порождениями Тьмы, сколько хватит моих сил и умения, потому что зло, причиненное тебе, не должно остаться неотомщенным!

Услышав мои слова, он вдруг перестал вырываться и кинулся мне в объятия, говоря:

— Нет, Дэл, не делай этого, я умру, если ты погибнешь!

Он весь дрожал, как в лихорадке, лицо его пылало, а по щекам катились слезы. Сердце у меня разрывалось от боли, и я сказал с горьким упреком:

— Что же мне еще остается, если мой друг считает меня недостойным доверия!

— Хорошо, я все тебе расскажу, и ты не станешь меня удерживать, а скорее прогонишь прочь с презрением! — воскликнул он. — Я проклят навеки, отравлен влиянием Тьмы. Никогда мне не обрести покоя рядом с моими братьями, и ни в ком из вас я не найду сочувствия! Что вы знаете о том, что мне пришлось пережить! Ах, лучше бы ты никогда не освобождал меня! Лучше бы мне погибнуть там, в темных подземельях, только бы не жить среди вас, каждый день ощущая, что я больше не брат вам, а презренная тварь, делившая ложе с прислужником Тьмы!