Игорь Куберский - Америка-Ночки

Новая же религия, говорила Кристина, возвращает Бога на землю, поселяет его в вашем сердце. Царство Божие не на небесах, а в каждом из тех, кто готов преодолеть свои страхи, вызванные столкновением нашего «я» с якобы враждебным нам миром. Последний мы просто не знаем, как не знаем своих возможностей. Наш «мир» – это лишь то, что нам о нем поведали, лишь проекция заемного сознания. И нам очень трудно прорваться к самим себе и к подлинному миру, который вне нас. Мы заложники ложных идей, доставшихся нам по наследству. А они устроены так, чтобы мы постоянно в чем-то каялись, или чтобы нам постоянно чего-то не хватало, чтобы мы вечно искали. Поэтому мы озабочены, неудовлетворены, виноваты. Надо успокоить сознание, остановить его, сказать себе, что то, что сейчас во мне, и есть самое главное. Вот тогда и начнет открываться другой мир, в котором все связано со всем, и в котором наше «я» больше не одиноко. Успокоиться – это стать прозрачным. Не стоять стеной поперек потока жизни, а пропускать этот поток сквозь себя. Так возникает радость, так возникает созидательная цель. Только теперь мы идем к ней, освобожденные от навязанных нам комплексов. Почему дети счастливы – потому что для них все впервые, они растворены в мире и не знают, что было до них.

Голос Крис звучал как серебряный ручей, прозрачная струя слов падала в бочажок моей заблудшей души, но не она, а чресла мои замирали и млели от этой музыки.

– Все это довольно просто на словах, – говорила Крис, легко и безусильно держа свои прекрасные ухоженные кисти на руле (как я ему завидовал!), – но на деле... Пока человек заложник заблуждений и страстей, ему трудно взглянуть на себя со стороны, – она глянула на меня, увидела, что я, как завороженный, смотрю на ее руки и, похоже, смутилась.

Господи, прости меня, лукавого. Нельзя приобщить к вере за пятнадцать минут пути от дома до банка. Но вера была хороша – она включала в себя дом за триста тысяч долларов на Хантингтон Бич, просторную машину, в которой можно было заниматься любовью как вдоль, так и поперек, и парный абрис полных, но стройных колен под длинной шелковой юбкой Крис, темно-синей в белый горошек. Колени были скромно, для утренней прохлады, раздвинуты и я, зажмурясь, представлял себе полный головокружительных приключений и смертельных опасностей путь в запредельное царство к золотому руну.

Как это, не иметь страстей, Крис?

В банке меня удостоил вниманием сам шеф Крис, вице-президент, дав интервью, из которого я ни черта не понял, что, впрочем, мне удалось скрыть деловым наклоном головы над блокнотом, в котором я конспектировал услышанное. Крис следила за нашей беседой и, похоже, была мною довольна. Сорокалетний удачливый хек моржовый по имени Боб, с идеальным пробором волос и белоснежными манжетами сорочки, из которых он то и дело, сверкая гранями запонок, автоматически выдвигал, словно для боя, свои загорелые волосатые лапы, тоже следил – но за собой. Он себе нравился. Ему нравился его кабинет, его стол, его кресло, его банк, его счет в банке. Ему все удалось – он был моим антиподом, хотя и не знал этого. При этом он поразительно – по старику Карнеги – был доброжелателен и корректен, сопровождая почти каждую свою фразу рефреном «не правда ли?», словно давая нам с Крис образцово-показательный урок работы с потенциальным клиентом. Младшая служащая банка, потупленная мулаточка с обводами скаковой лошади, гарцуя, принесла нам кофе со сливками, и по тому, как вице-президент заставил себя не посмотреть ей вслед, я понял, что он с ней спит, хотя и не с ней одной. В ином измерении и я бы заторчал на мулатке, но, похоже, теперь меня возбуждала лишь недвижимость.

Интересное кино – пока я сидел у него кабинете, я был выше всех прочих служащих, а выйдя, стал равен им, пока не переместился в кабинет Кристины, где снова обрел некий дополнительный статус. Нет, размышлял я, изучая вытащенную из компьютера распечатку с ее обязанностями перед директоратом, вернуться к Патриции – это снова стать дерьмом. Я должен был что-то сделать. Немедленно, пока меня еще возят на дорогих машинах.

Обязанности Крис Тилни, как наемной служащей высокого ранга, меня удивили и вдохновили одновременно. Это был как бы договор о добровольной неволе, за которую тебе платят большие или очень большие баксы. А как же растворение, преодоление пут, новое сознание? Это весы, решил я, две чаши. На них должен быть равный груз. Чем больше на одной чаше, тем больше и на другой. Вот почему Крис так ровна, прозрачна, лучезарна. То, что для меня неволя, для нее просто правила игры. Я должен был немедленно на новый манер перестроить свои куриные русские мозги.

Обедать она меня повезла в ресторан на берегу океана. Это была копия того ресторана, через который мы с Патрицией пробирались на пляж, но теперь не надо было мимоходом глотать слюнки – теперь все это было наше, мое. Коллеги Крис, молодые смазливые мудозвоны, тоже были здесь. Они аперитивничали, прежде чем перейти в основную залу, откуда зазывно пахло жареным мясом. Я с ними был уже бегло знаком.

– Ну, и как тебе наш Боб? – спросил меня один из них.

– Крутняк, пальцы веером, – сказал я, зная, что ответить.– Made in Hollywood .

Компания заржала. Видимо, я попал в тему. Вот жизнь! Завтра Боб примет меня на работу консультантом по России, а послезавтра я женюсь на Крис. Фрэнка, конечно, жалко, – он ничего плохого не сделал, но Фрэнк проживет и без Крис, а мне вот иначе крышка. Прощай, Патриша, ты сама должна понимать, что мне нечего было делать между твоих верблюжьих коленок.

Крис вывела меня на террасу под голубыми хлопающими на ветру зонтиками с видом на океан, села напротив. Так она и приезжает сюда или в более прекрасное место, чтобы подкрепиться. Что ты будешь есть, Пьетер?

Господи, ты больше, чем надо, даешь.

День занялся на славу, впрочем, как и все предыдущие дни, – солнечно, но не жарко, отдаленный осенне-горьковатый запах пожухлой листвы, ветряки пальм, тихие сонные вздохи океана, несущего к берегу длинные жемчужные ожерелья волн.

– Кажется, я начинаю понимать, что такое новое сознание, – киваю я, изо всех сил стараясь понравиться, зацепиться, заставить думать о себе, – это как океан. Он живет одновременно в двух разных полушариях и в двух разных временах года. У нас в голове одно следует за другим, потому и время мы воспринимаем как последовательную череду. И нам кажется, что настоящее вышло из прошлого. При таком строе мыслей мы действительно не способны к обновлению. Но если прошлое и настоящее для нас одновременны, как зима и лето для того же океана, то...

Крис внимательно слушает, не торопясь перебить как Каролина. По ее глазам я вижу, что ей интересно.

– В самом любимом мною стихотворении русской поэзии, – продолжаю я, – герою так больно и так трудно, что он хотел бы забыться и уснуть. Он больше не хочет испытывать душевной боли, но и могила ему страшна, и он хочет просто полубыть и слышать сквозь сон прекрасный голос, поющий о любви. Да, прошлого ему не жаль, но и на настоящее у него нет сил. Это очень русская идея – жить, как во сне, с дремой о чем-то прекрасном... Так я и жил. Но теперь, – посмотрел я на Крис, – теперь...