Игорь Куберский - Америка-Ночки

Но, оказывается, не навсегда.

Ля-соль, ля-соль, – слышатся две ноты над моей головой.

Что это я, спал? Кристина сидит рядом на полу, опершись на локоть. Тихонько издали зовет меня: Пе-тя, Пе-тя.

Я провожу рукой по своему лицу. Я чувствую слабость, мне не подняться.

– Петя, мне надо идти. Прости меня, Петя. Я приеду к тебе завтра, в это же время. Собери вещи. Не спрашивай ни о чем. Завтра, в это же время.

Я лежу и смотрю, как она выходит, тихо прикрывая за собой дверь.

Кошак, задрав хвост, успевает проскочить следом.

Вечером Стефани говорит, что что-то беспокоит ее в нашем доме, чья-то заблудшая тень, какой-то дух, мытарь.

– Я должна встретиться с ним, Пьетр. Ты мне поможешь?

Я киваю, хотя мурашки бегут у меня по спине.

– Ты вернешь меня, если что, – говорит она. – Это важно. Одной можно зайти слишком далеко...

Я не рискую спросить, что значит «слишком». Будь, что будет. Я жду развязки.

Мы сели в гостиной, взялись за руки, Стефани велела мне закрыть глаза и сильно выдохнуть. Я почувствовал, что опускаюсь вместе с ней.

– Он здесь, – услышал я ее голос.

– Кто? – спросил я, не открывая глаз и ничего не видя.

– Какой-то человек. Мужчина. Ему больно. Спроси его.

– Что спросить?

– Что он здесь делает.

– Что ты здесь делаешь? – с угрозой сказал я.

– Нет, так нельзя. Не пугай его. Он не виноват.

– Что ты здесь делаешь? – мягко повторил я и сжал руку Стефани. – Ты видишь его?

– Да, он стоит рядом. Спиной ко мне. Держи меня крепче. Я попробую...

Рука Стефани затрепетала и я почувствовал страшную тяжесть, будто мне привязали к кисти гирю.

– Держи, – повторила она и замолчала.

– У вас все хорошо, – через мгновение снова услышал я ее тихий голос. – У вас будет все хорошо. Идите с Богом. И простите нас. Прощайте.

– Все, Пьетр, – услышал я. – Вдохни и открой глаза. И не отпускай мою руку.

Я увидел перед собой бледное отрешенное лицо Стефани. Она подняла веки – ее глаза целое мгновение не узнавали меня, а потом узнали.

– Спасибо, – улыбнулась она.

И я не посмел спросить – за что.

А ночью, лежа без сна, понял – это был я. Вернее, мое второе я, Там, в преисподней. Она отпустила мне мои грехи.

В одиннадцать утра внизу взвизгнули тормоза, хлопнула дверца и я услышал легкий бег по ступенькам.

Кристина. Она была в белом и светилась.

– Поехали! – радостно обняла меня. – Где твоя сумка? Черная с синей полосой. Видишь, я помню ее.

Я сел рядом и поехал, оставив кошака в доме, а ключ под крыльцом.

Мы взвились по дороге серпантином чуть ли не на самый хребет Сан-Габриэл и остановились. Далеко внизу лежала узкая голубая лужица озера. К нему почти отвестно спускались скалы. Вокруг – ни души. Воздух над вершинами гор вибрировал – будто от полноты жизни. Хотелось крикнуть – чтобы эхо летело над ущельями и каньонами и не смолкало.

– Здесь нам никто не помешает, – сказала Кристина, выключая двигатель. – У нас есть полчаса.

Она порывисто повернулась ко мне и взяла мои руки в свои:

– Прости, Петр, я вчера просто не могла с собой справиться. Я ведь думала, что ты уехал навсегда и больше не вернешься. И вдруг узнаю от Каролины, что ты здесь. Зачем она это скрывала? Не знаю, как я продержалась до вчерашнего дня. Когда ты ушел в то утро, все изменилось. Как будто я живу теперь не свою жизнь. Как будто моя жизнь зависит от того, где ты и что с тобой. Потому что я все время думаю о тебе. О тебе, о нас, как если бы мы были вместе. Не бойся сказать «нет», Петр, если ты хочешь сказать «нет». Я пойму, и все образуется. Но если... – и Крис посмотрела на меня таким взглядом, каким никогда в жизни никто на меня не смотрел. Наверное, я сам так буду смотреть в Чистилище на Архангела с весами в одной руке и карающим мечом в другой.

Я молча потянулся к ней, и все повторилось. Кроме моей слабости.

– Господи, мне тридцать восемь лет, – говорила она потом, расчесывая волосы, – а я только начинаю жить. Я даже старше тебя, Петр. Я не сошла с ума?

Вечером она позвонила мне в дом своих друзей, куда перевезла жить. Хозяева уехали на месяц к родителям в Юту – оставили ей ключи. Дом – на горе. Внизу – Лос-Анджелос, а выше только вершины Сан-Габриэла.

– Как ты там? – звучал ее голос, наполняя музыкой тепла холодную белую ракушку телефонной трубки. – Видишь оттуда Хантингтон-Бич? Выйди, посмотри. Я сейчас тоже выйду. Я почувствую твой взгляд. О, как я хочу быть рядом с тобой.

Я вышел и впился глазами в дальнюю линию огней, обрезанную тьмой океана. Между нами было километров двадцать, но я был уверен, что вижу Крис. Она стояла на цыпочках, подняв руку, чтобы я ее узнал.

Фрэнк был ее вторым мужем – первый раз она вышла замуж еще малоопытной девчонкой, за кубинского эмигранта. От него она родила мальчика, но ребенок не прожил и года. В юности ей хотелось переделать мир и Че Гевара был ее кумиром. Потом она поняла, что мир не изменить, пока не изменится сам человек. К своей новой вере она пришла благодаря Фрэнку. Он много в жизни испытал. Она любила его, но никогда не была счастлива с ним как женщина. Она вообще никогда не была счастлива в любви. Она считала, что это ей просто не дано. И вот теперь...

– Петр, мы можем быть вместе, если только ты этого хочешь. Здесь или в России. Я могу поехать с тобой. Я уже выясняла. Я могу заключить контракт на год и читать лекции у вас в университете или еще где-нибудь. Скажи, что ты об этом думаешь?

В Мексике у нее жили младшие брат и сестра. Родители умерли. Впрочем, они были в разводе. Отец был веселый, эксцентричный, неугомонный – всю жизнь перебирался с места на место. Крис вспоминала, как однажды они всей семьей накануне Рождества отправились в супермаркет за подарками. Отец увидел на витрине настоящие наручники и попросил их у продавца, хотя они не продавались, а висели для интерьера. Он защелкнул их на себе, проверяя, действуют ли. Пригрозил детям, что теперь за плохие отметки в школе будет приковывать к письменному столу. Все посмеялись, включая продавца. Потом оказалось, что к наручникам нет ключа и их не открыть. Собрались все продавцы, а потом все руководство магазина, включая технический персонал – электрика, водопроводчика и пожарника. Никакого результата. Отца повели в кабинет директора, чтобы вызывать кого-нибудь из полиции. Он – в наручниках. За ним целая толпа. Многие решили, что это поймали вора.

У директора отца угостили виски с содовой, чтобы он не волновался, а их – кока-колой. Приехавшая полиция поначалу не разобралась и хотела вправду арестовать его. Потом действительно пришлось отправиться в участок, потому что наручники все не открывались. Это была какая-то старая, вышедшая из употребления модель.