Дэвид Галеф - Плоть

Если вы хотите удовольствия, то вам придется за него платить. Какова подходящая цена для Марджори, которая обхватывает ваше лицо своими крутыми бедрами? Вывихнутая челюсть, временный паралич? Некоторые наказания анатомически никак не связаны с удовольствием, но не в этом, подчеркнул Макс, суть. Суть в том, чтобы решить, что вы готовы перенести, что можете принять.

Именно в этом месте я принялся бомбардировать Макса вопросами, и он ответил на них.

— Я так понимаю, что в то время вы не встречались с девушками.

— Нет. Хотите глянуть на картинку? — Он достал бумажник и извлек оттуда дешевую пластиковую карточку с пожелтевшей фотографией.

На меня смотрело лицо с круглыми пухлыми щеками, почти лунообразное, увенчанное стрижкой под горшок и, по правде сказать, довольно глупое.

— Кто это?

— Я.

— Когда это было?

— В средней школе. Я был уродливым толстым подростком. Я ненавидел школу.

Об этом стоило подумать, что я и сделал. Я думал об этом и позже — здесь крылось объяснение многому. Действительно, стоит прибегнуть к обобщению: большинство ученых были изгоями в школе, поздними цветами, отыгравшимися в колледжах и университетах. У меня были друзья и коллеги, посвятившие период своей профессиональной карьеры восполнению упущенного в средней школе. Никчемные подростки, мы начали бегать по утрам на третьем десятке. Наши скучные занудные речи вдруг стали востребованными и приобрели в колледже важность и ценность. Те из нас, кто был в школе уродливым и нескладным, прыщавым и угреватым, постепенно превратились в почти привлекательных мужчин. Мы как раз разогревали эту тему, когда председательствующий начал произносить речь.

Аарон Таннер, ректор «Оле Мисс», был достойным ответом университета на проблему современного президента факультета. Сложенный как юный мальчик, с копной умело подкрашенных волос, Таннер сочетал в себе свойства проповедника-фундаменталиста и аукционера из Джорджии. В другую эпоху он мог бы торговать змеиным маслом в псевдоиндейском вигваме. Но в «Оле Мисс» он продавал связи с общественностью, и делал это чертовски хорошо и умело. Большинство из нас имело о нем двоякое мнение: боже, пусть он будет и, боже, как ловко он умеет заставлять бывших студентов раскошеливаться. Представление выступающего лектора, Беатрис Вандом, было вполне предсказуемым. Половина выступления посвящена ее достижениям, половина — той выгоде и тому счастью, по воле которого мы имеем возможность лицезреть и слушать ее в этот торжественный вечер. Мысленно я представлял себе, как круг за кругом вертится заезженная пластинка. Он закончил речь, и мы с Максом отложили на потом дальнейшее обсуждение.

Когда профессор Вандом вышла на сцену, я узнал ее по фотографии, виденной мною на вкладке суперобложки. Но эти портреты никогда не дают представления о цельном человеке, а цельность Беатрис Вандом оказалась весьма солидной. Она была одета в свободный синий пиджак и юбку, эта одежда странным образом как бы обливала ее фигуру с удобной талией и выступающим задом. Выглядела она здоровой и веселой, над пухлыми щеками виднелись умные карие глаза, словно две изюминки, брошенные в пудинг. Кожа отличалась здоровым румянцем. Мне захотелось увидеть взгляд Макса, но он не отрываясь смотрел на трибуну.

Я не стану углубляться в суть выступления, скажу только, что оно было хорошо подготовленным и умным. Лекция была тщательно скомпонована, что встречается очень редко в наше время, пропитанное постструктурализмом. Основным тезисом было утверждение, что на деле главным героем «Бури» является Калибан, слуга Просперо, тупая гора мяса, ходячее обжорство, но и лояльная рабочая сила, но только до тех пор, пока его не предали. Эрик, сидевший впереди нас и умудрившийся каким-то образом затащить на лекцию Натаниэля, делал какие-то торопливые пометки на программке. Натаниэль больше смотрел по сторонам, нежели на трибуну. В душе его, очевидно, происходила нешуточная борьба с самим собой.

В конце лекции первым зааплодировал Эд Шемли — именно ему пришла в голову идея пригласить Вандом. Bечер оказался многолюдным, кофе — крепким, печенье с пралине шло нарасхват, особенно среди студентов-старшекурсников, посетивших лекцию. Мой будущий литературный критик Лора Рейнольдс сунула несколько штук в сумочку. В центре внимания, естественно, была Беатрис Вандом. Она блистала, как пчелиная матка, окруженная жужжащими трутнями. Да, она находит Оксфорд просто очаровательным; нет, телесная сосредоточенность, как она ее понимает, всегда поливалентна; да, печенье великолепно, да, не откажусь, спасибо. Макс оказался умелым маркитантом — именно он вручил Беатрис заветное печенье. Даг Робертсон, наш выпускник, поклонник дзен-буддизма по совместительству, только что умыкнул последнее пралине, но Макс сумел убедить его, что оно куда нужнее Беатрис, нежели ему, Дагу.

Когда Макс вернулся, Эрик уже проложил дорогу сквозь толпу, воспользовавшись широкими плечами Натаниэля. Я понял — роковой ошибкой Беатрис Вандом стало ее пренебрежение марксистской перспективой, и кто-то должен был напомнить ей об этом прегрешении. Вопросы Эрика, собственно, никогда не были вопросами, они всегда начинались словами «Вы не думаете…». Эти вопросы всегда были красноречивы, безукоризненно вежливы и пусты.

— Не думаете ли вы, — победоносно начал Эрик, — что диалектическое взаимодействие между Калибаном и Ариэлем предвосхищает марксистский тезис об опасности гуманизма? Я хочу сказать, что если проанализировать замечание о пролетарии и эльфе, то в конце концов создается впечатление…

— Последнее печенье для вас. — Макс церемонно вручил завернутую в салфетку драгоценность Беатрис Вандом.

Она приняла дар с величественной улыбкой, начавшейся где-то в области живота и постепенно поднявшейся выше. На какой-то момент они с Максом составили совершенное единство. Потом Беатрис обернулась к Эрику:

— Простите, вы говорили?..

Эрик слово в слово повторил сказанное.

Нахмурившись, Беатрис вонзила зубы в печенье. Она была, как принято говорить, ширококостна, и само ее физическое присутствие умаляло и Эрика, и его аргументы. Натаниэль же куда-то таинственно исчез.

— Ну да, вы правы, Шекспир тоже озабочен тем, чтобы повенчать тело и душу, — признала она, прожевав кусок. — Но классовый уровень — это только один из аспектов этой извечной борьбы.

— Но разве вы не согласны с тем, что… — Эрик воспользовался второй своей уловкой, несколько более настойчивой. Третья заключалась в коронной вступительной фразе: «Но разве вы не видите сами…» Эта последняя обычно сопровождалась энергичным жестом. Для социалиста он был мастером частной монополии. На самом деле единственное, чего ему в действительности не хватало, — это ящика из-под мыла и уютного места где-нибудь в углу Гайд-парка. После последней публичной лекции Эрик так замучил лектора своими вопросами, что Эду Шемли пришлось срочно послать его за выпивкой в «Тед и Ларри».