Дэвид Галеф - Плоть

— О! Отлично, спасибо.

— Подержите лед некоторое время. Если завтра не сможете встать на ногу, то лучше покажитесь врачу.

Эрик и не думал возражать Максу, так же как и я. Макс хорошо усвоил, что ореол абсолютной власти должен окружать генералов и хирургов. Он очистил от книг стул, поправил его и сел.

— Итак, что случилось? Что он сделал?

— Я на самом деле не уверен. Когда я думаю!.. — Он выругался, потом тяжко вздохнул. — Спасибо, что сказали, что он ушел. Должно быть, он улизнул, когда я разговаривал с этой женщиной, Вандом.

Я взглянул на Макса, но он отвел взгляд. Так вот какая причина заставила Эрика так быстро ретироваться. Думаю, это была своего рода угроза.

— Он был очень беспокоен во время лекции. Я тоже нервничал, анализ этой женщины творчества Шекспира…

— Бросьте думать об этом, — резко перебил его Макс. — Итак, он вернулся сюда и перевернул все вверх дном. Вы знаете, что он искал?

Эрик вскинул руки, что плохо отразилось на его лодыжке.

— Кто знает, о-о-о! Я думаю, — продолжил он, взяв себя в руки, как подобает марксисту, — что, конечно, деньги, но у меня их нет.

— Вообще?

— Таких денег, о которых стоило бы говорить. Вы же знаете, какая у нас зарплата. Едва хватает на бензин.

Это было похоже на правду, квартирка была отнюдь не роскошной. Это была дешевая холостяцкая берлога, как ее и описывал Эрик. Вероятно, Натаниэлю она казалась роскошной.

Макс наклонился над согбенной фигурой Эрика. Он покончил с ролью врача и теперь вживался в роль офицера полиции.

— Что он взял? Есть у вас какие-то мысли на этот счет?

— Да ничего. — Эрик снова всплеснул руками, но осторожно, чтобы не потревожить лодыжку. — Я хочу сказать, что он не взял ничего, но обыскал все, что мог. Представляю, что он при этом чувствовал.

— За что он сидел?

— Простите?

— За что он сидел в тюрьме? Какое преступление он совершил?

— О, думаю, за воровство.

— Угу. Вы ответили на мои вопросы. — Макс отступил на шаг и скрестил руки на груди.

Я почувствовал, что здесь, во всей этой сцене, чего-то недостает. Я выглядел, конечно, тупо практичным, когда предложил:

— Вы не хотите вызвать полицию?

Оба — Макс и Эрик — посмотрели на меня так, словно я святой Иоанн, изрекающий откровение. Апостол здравого смысла. Я подошел к телефонной книге, лежавшей на полу возле одной из ламп, и нашел номер. Потом я направился к телефону, снял трубку, зацепился за ножку стола и набрал номер. Господи, почему это всегда делаю я?

Конечно, тот простой телефонный звонок ничего не решил, как ничего не решило и прошедшее с тех пор время, если не считать зажившего растянутого сухожилия Эрика. К тому моменту, когда мы все вернулись с рождественских каникул, произошли некоторые события или не произошли, в зависимости от того, как на них посмотреть. Одно такое событие заключалось в том, что Натаниэль до сих пор не был арестован. Полиция раскинула сеть, развесила объявления во всех общественных местах, или, может быть, начальник полиции просто позвонил шерифу соседнего графства и попросил того не вмешиваться — я просто не знаю, как работает полиция. В Оксфорде, как мне представляется, она по субботам патрулирует бары и отлавливает оказавшихся под хмельком водителей. В будние дни в обеденное время патрульные машины паркуются возле «Топ-Дайнер», а люди в синей форме насыщают свои желудки жареной едой. Если бы я захотел совершить преступление, то сделал бы это в полдень.

Добавьте ко всему этому тот непреложный факт, что Эрик и его дела не особенно волновали местную полицию, и вы перестанете удивляться тому, что грабитель, разворошивший квартиру Эрика, так и не был арестован. За это время Эрик успел поставить себе кодовый замок, что запрещалось университетскими правилами, и ему пришлось его снять.

Ничего не произошло и с Вилли Таккером, продолжавшим мучиться в почти полном параличе; между тем его фонд распух до впечатляющих размеров. К январю он достиг полумиллиона долларов, и университет уже планировал построить для него в Оксфорде персональный инвалидный дом. Свитер с его номером был закреплен за первым подающим команды «Оле Мисс», а сам он был избран почетным капитаном in absentia [12] Заочно (лат.). . «Дейли Миссисипиэн» напечатала его стихотворение, из которого мне запомнились четыре строчки: «Вот я лежу здесь на кроватке, / Вода мне капает на пятки. / Скажите девочкам, что я не скис, / Бог, сохрани друзей из „Оле Мисс“». Позже выяснилось, что эти вирши сплел за него баптистский священник, но добавил при этом человек в стихаре: «Чувства целиком принадлежат Вилли. Я послужил для них лишь орудием».

Макс был просто в восторге от этой фразы. «Их орудием — это хорошо. — Он похлопал ладонью по газете. — А газетка — это орган. Обожаю подобные формулировки».

Мы встретились в студенческом союзе — пришли туда одновременно забрать почту. Наступил январь, на улице было около минус восьми — такое здесь случается, — и я не слишком торопился в библиотеку. Макс только что вернулся после совместной трудной тренировки с Фредом Пигготом. Закутанные по самые глаза, они на своих велосипедах выглядели снежными людьми. У Макса, видимо, очень сильно болели ноги — он пожаловался на боль, что было для него нехарактерно. Он сказал, что сегодня днем ему вообще не хотелось двигаться. Кроме того, сегодня у него не было группы.

Это главная проблема преподавателей высшей школы; если не считать занятий и периодических кафедральных совещаний, они нигде не обязаны быть. Значит, появляется склонность не быть вообще. Для меня такие моменты возникали в первой половине дня, если я не был в это время в библиотеке. Мне надо было почитать что-нибудь по «Дивному новому миру» Хаксли, который мы начнем проходить в следующем семестре; но я понимал, что рано или поздно я доберусь и до Хаксли. Но пока я разговаривал с Максом — как всегда. Наши самые интересные разговоры начинались здесь, в полной анонимности студенческого союза. Вчера разговор был посвящен мебели и женскому гнездовому поведению. Холли настаивала, чтобы Макс переехал к ней.

— Хочет меня приручить, — пожаловался он.

Сегодня мы плавно перешли с катания на велосипеде к физическим упражнениям, с них перескочили на отказ от упражнений, ожирение и неподвижность.

В несчастье Таккера было нечто, сильно занимавшее Макса. Как, впрочем, и меня: бессмысленное течение жизни, общественные деньги и усилия, громоздящиеся ненужным балластом на личной трагедии. При этом я не мог избавиться от воспоминаний о Ленни Сегале с его железными легкими. Ленни все еще преследовал меня в моих самых страшных и отвратительных сновидениях. Может быть, Макса тоже мучили сновидения. Но, послушав, что он говорит, я понял, что у него иной взгляд на эти вещи.