Олег Белаковский - Эти настоящие парни

…Играл Бобров много и увлеченно, неистово и самозабвенно. Вполнакала он гореть не умел. Игра продолжала оставаться его жизнью, его стихией. Единственно доступной и бесспорной возможностью полнокровного мироощущения. И в такой же степени ощущения себя в этом мире.

За игры такого рода, за игры такого накала рас плачиватъся приходилось дорого. В 1946 году в матче «Динамо» (Киев) – ЦДКА Всеволод Бобров получает тяжелейшую травму коленного сустава. Был поврежден мениск и одновременно разорвана передняя крестообразная связка. С поля его уносили почти без чувств.

Запомним с вами дату. 1946 год.

В спортивной медицине нет еще ни ЦИТО, ни академика Н. Н. Приорова, ни профессора 3. С. Мироновой. По той простой причине, что еще нет самой спортивной медицины. Еще нет понятия «травма спортивная», она еще не отделена от травмы производственной и бытовой.

Я не уверен, что именно в силу этих обстоятельств, в силу того, что специфике спортивной травмы лишь предстоит проложить водораздел между методами лечения спортивных и всех прочих повреждений, югославский профессор Гроспитч сделал не совсем удачную операцию Боброву, удалив ему внутренний мениск на левом коленном суставе. Операция не привела к полному выздоровлению больного. Кроме того, в этом же левом суставе был поврежден и наружный мениск.

Тяжелое впечатление производил и правый коленный сустав, где был травмирован внутренний мениск.

И вот с такими ногами Бобров продолжал играть.

В календаре первых послевоенных лет, пожалуй, не было ни одной игры с участием команды ВВС, которая не была бы отмечена индивидуальным почерком Боброва, исход которой в той или иной степени не определялся бы его мастерством. Партнеры, соперники, тренеры, болельщики знали и помнили о «коленях Боброва». Забывал о них во время игр только сам Бобров. А между тем мучился он почти постоянно. Это был настоящий великомученик спорта, но иной жизни для себя, он представить не мог и продолжал играть.

Стоила ли эта игра свеч? Для человека, не мыслящего иной жизни с ее страстью и полнозвучием, само утверждением и славой, это не было ни актом самопожертвования, ни актом подвига. Как много в наш рациональный век становится слишком разумных, осторожных, оглядывающихся, подстраховывающихся и потому, наверное, горящих вполнакала. А он тления не любил. Он напоминал человека, бросающего в огонь самого себя, чтобы поддержать пламя и познать всю свою силу. Игра стоила свеч. Хотя бы потому, что только такая игра способна была наделить его жизненной силой.

Но ноги есть ноги. Тем более ноги футболиста. Состояние Боброва к 1950 году становится настолько тяжелым, что пришлось отвезти его в только что созданное в Центральном институте травматологии и ортопедии отделение спортивной травмы, возглавляемое молодым, энергичным и уже достаточно известным хирургом, заслуженным мастером спорта СССР Зоей Сергеевной Мироновой. Находилось оно еще в старом здании ЦИТО в Теплом переулке, где группа молодые энтузиастов начинала делать свои первые шаги в спортивной травматологии.

Консилиум у Мироновой подтвердил самые худшие предположения. Но оптимистка по природе, человек, обладающий «спортивной косточкой», она сразу же поняла, с кем имеет дело.

– Меня не столько смущают ваши колени, – с присущей ей прямотой заявила Зоя Сергеевна, – хотя в общем-то они, прямо скажем, никуда не годятся, сколько смущает меня ваша, Всеволод Михайлович, одержимость. А тут, батенька мой, терпение и время необходимы. На ноги мы вас поставим. Но при условии: терпение, время, режим…

И Бобров терпел. Терпел во время операции, терпел во время бесконечных процедур. И постепенно состояние его стало улучшаться.

А страна готовилась тогда к своей первой Олимпиаде. Нам предстояло взять в Хельсинки свой первый олимпийский старт. Нетрудно представить себе, что значили для нас эти Олимпийские игры.

Готовилась к играм и сборная команда СССР по футболу.

Тяжелые травмы, преследовавшие Боброва все это время, в буквальном смысле делали его «безногим футболистом». Поврежден, как мы помним, левый коленный сустав. Ни к черту не годится правый. Играет на мастерстве, на воле, что называется, «на зубах», играет на чем угодно и чем угодно, но только не ногами. Потому что по всем медицинским и спортивным канонам играть с такими ногами просто невозможно. К тому же Боброву не восемнадцать и не двадцать, как, допустим, тому же Ермолаеву. Боброву уже тридцать один. Возраст для футбола почтенный.

А сборной между тем предстоят не просто календарные игры. Ей предстоит олимпийский матч.

Так что, принимая во внимание состояние Всеволода Боброва, это, возможно, и было к лучшему, что он не попал в олимпийскую сборную. Но судьба играет человеком, если человек играет в футбол. И отлично играет.

В начале олимпийского 1952 года Бобров не просто играл, но был и играющим тренером.

Прекрасно помню его дебют в качестве тренера в 1952 году. Я, врач футбольно-хоккейной команды ВВС, выезжаю с ребятами на сборы в Леселидзе. Через некоторое время туда же прибывает и олимпийская сборная СССР, возглавляемая Борисом Андреевичем Аркадьевым. И вот встреча сборной страны с командой ВВС.

В игре со сборной Бобров применяет удивительно гибкую тактику. Игра идет не только на равных, но и с явным преимуществом его команды. И если матч заканчивается со счетом 0:0, то только потому, что нападающие ВВС делают досадные промахи, штурмуя ворота сборной.

Однако никто, в том числе и сам Бобров, не мог предположить, чем закончится для него эта игра.

После Леселидзе и дальше по мере последующих тренировок и игр Аркадьеву становилось ясно, что олимпийской сборной не хватает лидера, не хватает человека, умеющего организовать и повести за собой игроков, человека, способного поднять игру до ее величайшего накала, выдержать этот накал и решить исход поединка.

Аркадьев знал только одного человека, способного сделать все это. Таким человеком был Бобров. Но Бобров был болен. Ведь не зря Миронова говорила: «Какое счастье, что он не включен в олимпийскую сборную».

Аркадьев размышлял, колебался, раздумывал, вертел и так и эдак.

– Ну что там у него? Вы можете мне сказать, что там у него? – в миллионный раз спрашивает меня Борис Андреевич, прекрасно зная, чем страдал Бобров.

– Спросите у Мироновой.

– Да знаю я, Олег Маркович, знаю.

Потом брал меня под руку и отводил в сторону:

– Слушайте, а может быть…

Я понимал этого великолепного педагога и чудесного человека, находившегося сейчас между Сциллой и Харибдой, между ответственностью перед здоровьем человека и ответственностью первых наших Олимпийских игр. Он был в курсе наших отношений и спрашивал меня о Боброве не только и не столько как врача, сколько как друга, который никогда не подвел бы своего товарища.