Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите

Я видел, как встречали в столице Перу – Лиме американских космонавтов, летавших на Луну. Перуанцы с большим любопытством разглядывали космонавтов, сидевших в открытом автомобиле, не спеша продвигавшемся по улицам города к президентскому дворцу. Шутка сказать – эти люди ходили по Луне! Но в свое время и рекордный перелет экипажа Громова казался непостижимым. И мы, позабыв про несоответствие своих костюмов протоколу, аплодировали своим землякам не менее восторженно, чем перуанцы космонавтам.

Яншин, не будучи занят в спектакле, позаботился о нас, мы устроились в партере, образуя светлый кустик среди темных фраков, визиток и смокингов.

Спектакль шел в напряженной атмосфере. Остроконфликтная пьеса К. А. Тренева бередила старые раны предвзято настроенного зрителя. Наглая реплика секретарши Пановой при эвакуации белых из города в адрес наступающих революционных сил нашла в зрительном зале злобно-радостный отклик. Послышались отдельные антисоветские выкрики. Но сила исполнительского мастерства актеров подавила нервозное возбуждение публики. Искусство мхатовцев не могло не заставить наслаждаться спектаклем.

Под занавес раздались дружные аплодисменты. На вызовы, взявшись за руки, вместе с артистами вышел Немирович-Данченко. Стоя у самой рампы, долго раскланивался. Приветствия нарастали: мхатовцы одержали очередную крупную победу над враждебной предвзятостью.

Михаил Михайлович пригласил нас за кулисы. В большом кресле, как на троне, сидел Владимир Иванович. Вокруг толпились еще не разгримировавшиеся артисты. Лицо прославленного руководителя театра с ухоженной седоватой бородой и нафабренными усами излучало благорасположение ко всем окружающим за сделанное доброе дело.

– Владимир Иванович! – выбрав удобный момент, обратился к Немировичу-Данченко Яншин. – Нас пришли поздравить москвичи. Он отрекомендовал нас, и мы смущенно, в ответ на рукопожатие старейшины русской сцены проговорили что-то поздравительное.

Наше радостное смущение возросло, когда, приветливо улыбаясь, Владимир Иванович сказал:

– Примите и наши театральные поздравления по поводу спортивных успехов, они сродни нашим, – и добавил: – Я не ошибаюсь, ведь это ваша команда победила испанскую?

Яншин тут же дал исчерпывающую справку, не забыв упомянуть, что мы только что стали олимпийскими чемпионами в Антверпене. Разумеется, не к месту было разъяснять, что игры в Бельгии проводились для рабочих спортивных организаций.

В радостном настроении мы возвращались к себе в отель «Кавур». Поздравление Владимира Ивановича наводило на мысль о сопричастности спорта искусству, как бы призывало нас, спортсменов, к творческим устремлениям.

Мы возвращались домой экспрессом «Норд» по маршруту Париж – Негорелое – Москва. Приподнятое настроение не покидало меня весь обратный путь: переживал впечатления о поездке. Вспоминались совместные прогулки с мхатовцами по Парижу, Лувр, Эйфелева башня, музей восковых фигур, поездка в Версаль, на Монмартр, где всегда ново и всегда интересно. Все это так ярко стояло перед глазами.

Побывали мы с Яншиным и в эмигрантском филиале известного до революции московского ресторана «Мартьяныч» в районе Монпарнаса – «в целях ознакомления с бытом артистической эмиграции», – куда нас сопровождала посольский работник по культуре, милейшая болельщица футбола и театра Н.Натарьева.

Там выступал Александр Николаевич Вертинский, исполнивший для нас специально новинку, в которой, помнится, были такие слова тоскующей по родине супружеской пары: «мы возьмем свою сучечку и друг друга за ручечку и поедем в Буа де Булонь». С неизбывной тоской в голосе он сказал Яншину, подсев потом к нашему столу: «О, с какой радостью я поехал бы в Сокольники».

Но в Париже был известен ответ нашего дипломата на просьбу Вертинского о возвращении в Москву: ваше искусство, Александр Николаевич, нам полезнее за рубежом. Тогда ни он, ни мы не предполагали, что двадцать лет спустя вместе будем встречать Новый год в ресторане ВТО на улице Горького, у «Бороды», и шутливо вспоминать вечер у «Мартьяныча».

Там же под гитару популярный артист Павел Троицкий исполнял свою пародию на Вертинского – «Я знаю, Саша не был в Сингапуре» – и со слезами на глазах расспрашивал нас о своих сподвижниках по искусству В. Я. Хенкине, А. А. Менделевиче, завидуя тому, что они с огромным успехом выступают в «Эрмитаже» и в «Аквариуме». Он замирал при упоминании названий московских улиц – Каретный ряд, Садовая-Триумфальная – и, хватаясь за голову руками, повторял: «О, боже мой! О, боже мой!»

Пел и единственный из эстрадных артистов дореволюционного времени, получивший звание «солист его Императорского Величества», Александр Спиридонович Морфесси, грек по происхождению, с белоснежной шевелюрой, розовощекий, с черными бровями «под Станиславского». У него в свое время московские цыгане учились петь цыганские таборные песни и салонные романсы. Здесь же он пел по заказу иностранных туристов, считавших посещение «Мартьяныча» в Париже непременной данью моде. Спев свой коронный романс «Полсо [2]было влюбляться» и получив за исполнение от английского туриста сувенир, кажется часы, Морфесси со вздохом показал их нам и грустно произнес: «Вот так мы и живем».

Они не скрывали своей ностальгии. Она читалась в их глазах, кричала словами романса «Тоска мне выжгла очи». Мы испытывали к ним чувство сострадания. Они были благодарны нам за понимание их душевного надрыва, свою трудную судьбу они воспринимали как расплату за добровольную ошибку. И пели весь вечер не для иностранных посетителей, а для нас.

Поезд подошел к Берлину. Воспоминания о Париже уступили место реальности. Резкие крики железнодорожных служителей с широкой красной лентой через плечо, коричневые гимнастерки и черные френчи, повязки со свастикой переключили и слух, и зрение на другую волну. Три года назад, будучи проездом в Берлине, направляясь в наше посольство на фешенебельной Унтер-ден-Линден, я обратил внимание на толпу людей на Вильгельмштрассе. Оказалось, что они ожидали выхода фюрера. Через толпу я увидел маленького человечка с косой челкой и поднятой рукой. Для мирной улицы там было очень много штурмовиков в фашистской форме. Сейчас же на вокзальном перроне людей в форме было больше, чем штатских.

Крикливо-суматошная атмосфера перрона Берлинского вокзала чем-то претила душе, как раздражает иногда чрезмерно громкая музыка в механическом исполнении, совсем не считающаяся с личностью и настроением слушателя.

Всего пятнадцать минут остановки. А ведь не изгладились и по сие время. Наверное, потому, что стали ложкой дегтя, омрачившей радужное настроение, не оставлявшее меня всю дорогу от Парижа до Москвы. Куражило, что футбол приобрел такой авторитет. Радовало, что Владимир Иванович Немирович-Данченко, режиссер, драматург, искусствовед, человек театра, казалось бы, вне стадиона, и вдруг: «Это вы басков обыграли?»