Борис Дедюхин - СЛАВА НА ДВОИХ

— Это известно, что на дороге не валяются, но дабудет тебе известно, что чистокровная верховая, как плодо­вое дерево, цветет лишь раз в году. Вон—и французы пи­шут, что ни одна лошадь не способна сделать два рывка подряд.

— А Анилин способен... Понимаете, с чем дело... Оба раза мы проиграли в Париже из-за того, что не были готовы. Анилин не имел возможности раскрыть себя—выступал в слабых компаниях, и скачки для него были прогулками. Вот почему для него Триумфальная арка—не главное соревнование, а подготовка к Большому призу Ев­ропы. Со мной согласны и Ремезов, и Парышев, и Саламов, который сейчас здесь в качестве зоотехника лошади, спросите у него,—убеждал Николай, стараясь во что бы то ни стало сохранить добрые отношения с Долматовым, но тот отрезал:

— Хватит, наслушались тебя! Можно подумать, что без тебя вода не освятится.

Ну, после таких слов, обидных и неправых, Николай готов был всяких дерзостей наговорить, но сдержался: он уважал этого пожилого человека, кадрового кавалерис­та—бывшего бойца Первой Конной, опытного зоотехника, почетного члена Американского рысистого общества (в это общество принимаются только американцы, и лишь для двух иностранцев было сделано исключение—для наездни­ка из Ирландии Чарлза Мильса и вот для директора Московского ипподрома). И Николай сказал только, как мог, спокойно:

— Конь принадлежит тому, кто на нем сидит.

— Вот и слезай,—гнул свое Долматов.

— Слезу, но ногу из стремени не выну — только если мне министр позвонит, только в этом случае. Три года на­зад Евгений Евгеньевич Готлиб ни в какую не хотел пускать Анилина за границу, считал, что он опозорит страну, а теперь полагает, что я опозорю Анилина? Я не согласен был с ним тогда, не послушаюсь и сейчас.

Такое неотступное заявление, видно, смутило Долматова, он молчал, обдумывая ситуацию. С одной стороны, трудно сомневаться в искренности слов Николая Насибова — есть ли на свете человек, которому бы Анилин был дороже? Иные жокеи бывают профессионально равнодушны к скакунам, которые проходят под их седлами, для них лошадь—что мотоцикл, а разве можно полюбить какой-то один мотоцикл? Насибов привязался сердцем к Анилину, который стал для него подлинным и большим другом—не для красного словца это говорится. Но это—с одной стороны, а с другой... С другой стороны, Долматов понимал и причины недоверия начальника главка Е. Е. Готлиба. Помнится, был на международных соревнованиях в Москве в 1955 году такой случай. Насибов скакал на Эбере, второй наш жокей Иванов—на Гриме. Оба они сразу же отделились от всей компании, причем Насибов долго шел вторым, но сумел выжать из лошади все, на что она была способна, а может быть, и больше, и победил.

Обе лошади принадлежали конезаводу «Восход» и, естественно, Е. Е. Готлиб был рассержен:

— Зачем ты прикончил Эбера, ведь мог бы быть хорошим вторым, все равно же приз наш? А тебе личная слава дороже!

— Я сажусь в седло, чтобы выигрывать, а не выгадывать,— ответил тогда Насибов.

Что ж, слов нет, это заявление мужчины, но и Готлиб был вправе сделать вывод, что Насибов — жокей жестокий, могущий не посчитаться с лошадью, если будет возмож­ность прийти первым. А сейчас Готлиб опасается за Ани­лина — в кои-то веки заимели столь выдающегося скакуна! Да, но разве Николай Насибов не понимает, что за ло­шадь Анилин, любимый его Алик!

Насибов видел, что Долматов колеблется, стал убеж­дать еще запальчивее:

— Евгений Николаевич, поверьте мне, я не враг ни себе, ни лошади, ведь я чувствую, да—чувствую! Может быть, один только я верно чувствую состояние Анилина: я слышу работу его сердца, когда сижу верхом—сердце его бьется так же точно, как и раньше билось.

Долматов поверил. У чистокровной верховой сердце вообще очень большое — бывает весом до шести килограммов, тогда как у тяжеловозов, больших по массе в три-че­тыре раза, оно всего до четырех килограммов, а у Анилина сердце и легкие феноменальные—потому-то у него грудная клетка вперед выдается, как форштевень у крейсера. Да это так, все это Долматов хорошо знал, но он имел задание и полномочия снять Анилина со скачек и потому постарался быть сдержанным в словах:

— Не понимаю,—сказал он, хотя, конечно, все отлично понимал,— не понимаю, зачем тебе рисковать... А раз так воинственно настроен, валяй: сломаешь Анилину ноги, себе — голову.

Так и договорились.

Нельзя сказать, что Николай чувствовал себя спокой­но и беспечно, приняв всю ответственность за Анилина. Нет, он не сомневался в своей правоте—досадных случайностей боялся.

Прежде чем задать корм, тщательно осматривал его, даже на зуб пробовал, воду из ведра сначала сам отпивал. Ночами заходил в конюшню, и каждый раз его встречал бодрый голос Кулика:

— Здесь я, здесь, не сплю!

— Хорошо. Глаз не спускай,—наказывал Николай, но это было излишне: Кулик находился возле денника Анилина всю ночь бездремно. Долматов также постоянно крутился на конюшне, только дважды отлучался—говорил по международному телефону. Сначала с Москвой говорил, с Семеном Михайловичем Буденным, потом с Голландией: сообщили оттуда, что наш мастер-наездник А. Крейдин на русском рысаке Османе выиграл приз Голландско-Советской дружбы в городе Утрехте. Отлично выступил другой московский наездник В. Ратомский в Англии. Долматов принес лондонские газеты, прочитал: «Россия была и осталась не знающей удержу тройкой», «Русские умеют выигрывать не только в космосе».

Не без намека, надо думать, притащил иностранные газеты Долматов—понимал Насибов, что от них с Анилином ждут на Родине только победу.

Большой приз Европы за все годы его розыгрыша еще ни одна лошадь, кроме Анилина, не брала дважды, а советский крэк, судя по всему, прицелился на третью победу. Кому это могло понравиться? Ясное дело, что никому, а уж тем более коннозаводчикам ФРГ, так как приз-то учрежден Кёльнским ипподромом. Хозяева выставили пять лучших своих лошадей.

Парад участников открывал по традиции прошлогод­ний победитель Анилин. Ему, конечно, хлопали, приветствовали тепло и уважительно, но буря восторга поднялась, когда вышел на круг темно-гнедой немецкий скакун английского происхождения Люциано. В этом году он выиграл шесть скачек подряд, в том числе Дерби, Аран Бокал, большой приз Дортмунда. Очень верили в него зрители, а их собралось на ипподроме из разных городов ФРГ, ни много ни мало, двадцать тысяч человек. Скачка транслировалась по телевидению на ФРГ, Францию, Англию и другие страны Европы.

В паддоке Николай и Кулик массировали Анилина с двух сторон. Делали они это на совесть—Анилин иногда даже приседал под их ладонями-прессами.

— Как настроение, Алик?—спросил Николай и ждал ответа.