Юрий Папоров - Тропами подводными

Изабелита же всегда немедленно выплывала мне навстречу, как только я появлялся у подводной лагунки, со всех сторон окруженной телом рифа.

Но вот однажды этого не произошло…

Я шумно плавал, стучал по ружью, царапал дно и выступы концом стрелы, чтобы привлечь внимание, но изабелита не появлялась. И лишь когда я стал рассыпать кашу малькам, резвившимся вокруг в свое удовольствие, из-под откоса теневой стороны скалы, у самого дна, робко показалась знакомая мордочка. Как только я ее заметил? Но сомнений не было: это была она. Что же, однако, стряслось? Я подплыл — изабелита мгновенно скрылась в расщелине.

Все мои попытки выманить ее оттуда разбивались о необъяснимую стойкость моей приятельницы в решении больше со мной не дружить. Я устал нырять попусту и даже немного рассердился — в руке у меня был зажат целлофановый пакет, в котором оставалось совсем немного каши. Решив, что ныряю в последний раз, я опустил ружье на дно. Теперь изабелита не шмыгнула в глубину расщелины, а, когда я всплыл на поверхность за воздухом, выплыла из нее.

Печальная догадка мелькнула у меня в уме и тут же, к сожалению, подтвердилась. Изабелита подбирала комочки каши, но едва я нырнул к ней, ушла под откос. При этом она повернулась в мою сторону боком, и я увидел у самого спинного плавника, где проходит четкая граница черного и золотого, три рваные раны — след гарпуна-трезубца со стрелы охотника. Я понял: в изабелиту стрелял новичок.

Сердце мое сжалось от боли, захотелось приласкать изабелиту, сделать ей что-то очень приятное. Я поплыл на берег за хлебом. Вскоре изабелита немного осмелела, но близко к себе не подпускала, а стоило мне нырнуть за ружьем, как она мгновенно юркнула в укрытие.

Через неделю я снова был в Эррадуре и привез изабелите хлеба, вареного мяса, каши и свежего лангуста, мясо которого она обожала. Поплыл я к ней без ружья. Встреча состоялась быстро, и я очень жалел, что не знал языка изабелиты, а, она не владела человеческой речью. Тот день я полностью посвятил ей, и дружба наша восстановилась.

Прошло некоторое время, и раны, казалось, затянулись новой чешуей. Но вчера я снова не обнаружил изабелиты. Я разыскивал ее все утро, но тщетно.

По этой причине я и притащил Бентоса сегодня в Эррадуру, где хорошо поохотиться, в общем-то, никогда не удавалось. Потому я был даже рад, что лодочника Росендо не оказалось дома. Бентос остался ждать прихода рыбака на берегу, а я поплыл к месту, где обычно встречал изабелиту.

Чем ближе я подплывал, тем сильнее овладевало мной чувство, что я больше никогда не увижу моей подружки. Я понимал, что в гибели ее повинен я один: она умна и осторожна и поэтому добычей хищной рыбы стать не могла. Это я, я, дважды, идя против природы, усыплял ее бдительность по отношению к человеку. И второй раз она несомненно расплатилась жизнью за мой просчет.

Тщетно искал я изабелиту — ее не было больше! С тяжелым ощущением утраты возвращаюсь на берег и ложусь на прибрежный песок с одним желанием скорее уснуть. Но вскоре среди кустов пляжного винограда замелькала голова Росендо, Мы наладили его ботик и, к великой радости Бентоса, ушли в море к тоням.

На этот раз Росендо взял чуть правее того места, которое хорошо знал, и мы вышли к обширному коралловому рифу, основу которого составляли каменистые шестилучевые кораллы. В мощном известковом скелете рифа жило неописуемое количество всякой живности. Но мне не хотелось сегодня о ней и думать. Я с увлечением принялся разглядывать словно бы собранную в одном месте коллекцию всех тропических кораллов, которых, как известно, насчитывается более 2500 видов.

Здесь особенно огромными были ветви акропоры палматы, напоминающие собой рога старого лося. Очень крупными были пластинчатые цветы муззы ангулозы, плотные костяные розетки миллипоры и цветочные букеты эусмилии. По-особому выразительно бугрились, словно обнаженный мозг исполина, нагромождения диплории стригосы, гелиастреи и колпофилии амарантус. Колонии псеудоптерогоргии американы и асеросы походили на страусовые перья.

Вот за древовидными голыми, по-зимнему раздетыми кустами диодогоргии скрылся от меня кузовок. Смешное создание: этакая старинная русская кибитка в миниатюре, с рожками вместо оглоблей, крохотными боковыми плавничками и хвостиком — бумажным веером в гармошку. Рядом, подделываясь под ветки роговых кораллов эунисеи, тянувшихся в разные стороны от незначительного корня, вниз головой повисла, как лента с елки, «тромпета». [22] Trompeta (исп.) — труба, горн. Так кубинцы называют свистульку рыбу. Эта интересная рыба, которая достигает в длину 90 см, названа так за свое сильно вытянутое рыло с маленьким ртом, похожим на мундштук. Особенностью «тромпеты» является ее способность так же хорошо плавать назад, как и вперед, подолгу стоять на хвосте или на голове.

Отрываю взор от «тромпеты» и вижу, как в веточках каменистого коралла окулины варикосы у самого дна притаился морской ерш. Хищник-засадчик, он подпускает меня очень близко и затем стремительно срывается с места и исчезает.

С интересом рассматриваю причудливые метелки роговых кораллов птерогоргии и ситрины, веера горгонии и вижу на краю подводной лужайки целое семейство пинн. Редкая встреча. Этот двустворчатый моллюск ведет неподвижный образ жизни, прикрепляясь ко дну пучком прочных шелковистых нитей, так называемым биссусом. Внутренняя сторона створок его раковины, похожей на удлиненный и сплюснутый вафельный стаканчик для мороженого, раскрашена изумительными перламутровыми разводами. Из створок пинны выделываются красивые пуговицы.

Там же на поляне обнаруживаю морской апельсин, что встречается еще реже. Губка, она держится на твердом камне за счет коротеньких ножек-присосок. Мне апельсин этот больше напоминает яблоко среднеазиатского дерева маклюры.

Как ни разыгрывается фантазия, но «что наш язык земной пред чудною природой» — вспоминаю стихи Жуковского и пересекаю барьер рифа в сторону открытого моря. Склон рифа почти совершенно отвесная стена с множеством расселин, трещин и выемок.

В нише, под стремительно уходящей на большую глубину скалой, вижу поразительную картину. Выбравшись на террасу до половины, на ней лежит мурена. Зловещая, кровожадная, она полными неги движениями слегка извивает тело, которое как бы ласкает маленькая рыбка лобан. В другое время лобан — лакомое блюдо для мурены, теперь же он был ее пажем, верным слугой.

Присматриваюсь и соображаю. Лобан чистит мурену — он собирает с тела облепивших ее паразитов. Подобной формы симбиоза, или коменсализма, — уже не знаю, как это и назвать, — я прежде не встречал.

Увлекшись, не замечаю, как удаляюсь от ботика. Солнце закрылось плотной серой тучей. Сразу потянул свежий ветерок. Стало заметно холодней, и неожиданно закрапал дождь. Я торопливо завертелся на месте, разыскивая глазами ботик. Бентоса рядом нигде не было, и я подумал: «Чересчур увлекся, вот и оказался один». Последнее, что увидели мои глаза через пелену ливня, был бот метрах в ста от меня, на носу его стоял Бентос и, размахивая руками, подавал мне сигнал «обожди».