Петр Северов - Последний поединок

Работа, порученная команде, а таких команд насчитывалось до двадцати, не имела никакого смысла. В дачной местности, неподалеку от лагеря, вырубался строевой лес. Машины подвозили десятиметровые бревна и сбрасывали их в трех километрах от лагерного лесного склада.

Хорошо накатанная дорога вела на самый склад, но Пауль Радомский приказал экономить горючее. На расстояние этих трех километров заключенные и должны были переносить бревна вручную. Подгоняемые автоматчиками, надрываясь и падая на скользкой обледеневшей дороге, узники Сырца работали от зари до зари. Тот, кто падал и не мог подняться, больше не возвращался в лагерь. Его приканчивали на месте. Николай невольно удивлялся стойкости своего организма: через неделю он еще оставался в числе шестнадцати, чудом уцелевших на этой смертной тропе.

Ночью в тяжкой тишине барака Николай взволнованно рассказывал друзьям, что присутствовал при рождении легенды. Возможно, в дальнейшем развитии своем, в пересказах, это событие стало мало похожим на правду, но было правдой.

Да, это была правда.

Свежим и ветреным утром над Сырцом послышалась песня. Ее дружно пели сильные голоса. Песня приближалась, доносимая порывами ветра, то спадая, то нарастая с новой силой, подобно могучей волне. Николай уловил с детства знакомые слова:

Охранники удивленно переглядывались, выбегали на дорогу и смотрели в сторону города. Это было необычно, невероятно, чтобы над Сырцом, над страшной могилой убитых и обреченных, вдруг зазвучала свободная, просторная, словно сама морская ширь, могучая русская песня. Кто решился петь?! В лагере прогремел сигнал тревоги, и через распахнувшиеся ворота выбежала встревоженная гурьба эсесовцев. Они торопливо устанавливали пулеметы, занимали позиции в заранее приготовленных окопах.

Но вскоре прозвучал отбой.

Это шли моряки Днепровской военной флотилии, захваченные в плен. Все они были приговорены к смерти. В последнее утро, не добившись признаний, немецкое командование приказало соединить их в одну колонну и направить в Бабий Яр. Моряков сопровождали несколько десятков автоматчиков, мотоциклисты с пулеметами, две бронемашины.

Скрученные колючей проволокой, израненные, в окровавленных повязках, матросы прошли по улицам Киева и пронесли с собой прощальную песню. Песня звучала мужественно и грозно, и целая свора эсесовцев не могла ни заглушить ее, ни прервать. Матросы знали свой приговор, и их мужество было страшным. Охранники боялись приближаться к этому яростному строю. Там, где проходили матросы, густые брусничные брызги крови горели и светились на снегу.

С замершим сердцем Русевич с близкого расстояния следил за гордым шествием моряков. Шли они размеренно, неторопливо, твердо печатая шаг, и посиневшие связанные их руки кровоточили. Ленточки бескозырок вились на ветру. Позже, после того как прогремело несколько залпов, в лагерь пронесли кого-то на носилках. Как оказалось, это был гауптштурмфюрер СС Оскар Грюнне; издеваясь над пленными, он забыл об осторожности и приблизился к морякам. Вскоре он умер от удара ногой в живот.

А на следующий день, неизвестно какими путями, в лагерь проникла весть о матросе, поднявшемся из могилы. Он задушил обер-лейтенанта Шюцлера.

Ночью в бараках были слышны сигналы тревоги и выстрелы. Передавали, что этого удивительного человека — то ли реальность, то ли вымысел — разыскать и схватить охранникам не удалось.

Так или иначе, но Шюцлера обнаружили в Бабьем Яру мертвым. Он руководил похоронными командами. Заключенные из похоронной команды уверяли, что видели, как из-за могильной насыпи поднялся матрос и схватил в объятия обер-лейтенанта.

С этой ночи бессмертный моряк мерещился каждому часовому. Он незримо присутствовал в лагере, наводя на эсэсовцев страх. Они боялись. Вооруженные до зубов, они трусили. Призрак мщения встал над лагерем и не давал тюремщикам покоя.

— Не знаю, верить или не верить, — в раздумье говорил Николай. — Я слышал, что некоторых матросов зарыли живыми. Возможно, и оказался среди них счастливец — он отомстил и еще будет жить. Но главное, вот что осталось и в памяти у меня и в сердце, — как шли они, отчаянные, будто не испытывая боли, не чувствуя холода, не зная страха… Если уж умирать, так только так, как они.

Он говорил о смерти, но верил, все время верил в жизнь.

Шефу не особенно нравились участившиеся отлучки Нели. Он выходил из себя, багровел, кричал:

— В конце концов! Я вас кормлю, одеваю, обуваю, а вы опять куда-то исчезаете! Можете искать другого такого дурака, как господин Шмидт!

Но ласковый тон, каким умела говорить с ним Неля в эти минуты, действовал на шефа неотразимо.

— Мне нужна хорошая хозяйка, — ныл он уже мягче. — Иначе я тоже займусь преферансом или другой азартной игрой. Я все могу проиграть, даже вашу прическу!..

Она притворялась испуганной и начинала хныкать, после чего, точно по заранее намеченной программе, шеф окончательно смягчался и между ними устанавливался мир. Впрочем, господин Шмидт стал более наблюдательным: он следил за каждым шагом любовницы, особенно с той минуты, когда, украдкой проверяя ее сумочку, увидел билет агента полиции.

Но по вечерам, в отсутствии Нели, он действительно стал захаживать к знакомому спекулянту, где допоздна засиживался за преферансом.

Неожиданное приглашение Радомского ошарашило и Нелю и шефа.

Лощеный лейтенант Гедике сообщил, что штурмбаннфюрер устраивает через пару дней в концлагере на Сырце… бал.

— История не знает ничего подобного! — восторженно провозглашал лейтенант. — На это способны только мы! Пусть большевистские агитаторы пишут, что им угодно. Да, мы строги, но мы и снисходительны. Заключенные будут слушать музыку и увидят фейерверк…

Шеф изумился:

— Разве их тоже пригласят на бал?

Гедике посмотрел на него с улыбкой.

— Зачем же их тревожить ночью? Музыка будет слышна и в бараках. А что касается фейерверка, для созерцания его в бараках достаточно щелей. Вы знаете, как остроумно выразился штурмбаннфюрер? Он сказал: «Это будет поистине балет на кладбище!»

Гедике уехал, как обычно, церемонно простившись. Он успел сообщить Неле, что штурмбаннфюрер доволен ею: она не сентиментальна и умеет быстро входить в доверие мужчин. Еще немного практики — и она будет переведена в другой город, ее наверняка ждет успех. Он обещал приехать за ней под вечер и увезти ее в веселое общество своих приятелей-офицеров.

Почти весь день Неля была занята своим туалетом: примеряла то одно, то другое платье — за время оккупации у нее их набралось немало, — суетилась перед зеркалом, меняла прически. Шеф казался озабоченным.