Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

Борется тщетно. Не действуют никакие увещевания, никакие запреты и санкции. Потому что если оба партнера горят желанием сделать ничью, то никакая сила в мире не может им в этом помешать. Конгресс ФИДЕ 1964 года дал судьям право – в случае уклонения от борьбы засчитывать обоим участникам поражение. К этому праву никто и никогда не прибегал. О действующем ныне правиле, запрещающем соглашаться на ничью раньше тридцатого хода, главный арбитр 45-го чемпионата страны Шапиро сказал: «Нелепое правило, которое ставит в глупое положение не только участников, но и нас, судей»…

Далеко не последнюю роль в поразительной живучести ничейного вируса, который, подобно знаменитому гриппозному вирусу, не поддается никаким антибиотикам, никакой профилактике, играют пресловутые мотивы отбора. Ох, этот отбор! Если естественный отбор в природе способствует закреплению у живых организмов только полезных свойств, то отбор в шахматах вызывает у некоторых индивидуумов чрезмерную осторожность, практичность, расчетливость. Эти качества могут принести известный положительный эффект в каком-либо конкретном случае на небольшом отрезке жизненной дистанции, но, став привычными, наносят непоправимый вред. Заботясь в каждом турнире о сиюминутном благополучии, шахматист подобно Фаусту заключает союз с Мефистофелем, продавая свою творческую душу со всеми неизбежными последствиями.

Уже не раз упоминавшийся здесь чемпионат СССР 1977 года преподнес огорчительный сюрприз: на восемьдесят ничейных партий пришлось только сорок результативных. Такого низкого процента результативности – 33,3 не знал ни один из сорока четырех предшествующих и всех последующих чемпионатов. Если взять первую семерку чемпионата, то там наблюдалась и вовсе странная картина: кроме двух партий (выигранных Полугаевским у Багирова и Таля) все встречи между собой первых семи участников закончились миром! Актерам, как в плохой пьесе, нечего было играть…

Как выразился один остроумец, наибольшего числа побед не было в этом флегматичном чемпионате ни у кого. Да, конечно, но четыре победы имели семь участников, но – по четыре: какое же это «наибольшее число»! В предыдущем чемпионате, например, Балашов, Дорфман, Петросян, Полугаевский выиграли по 6 партий, Романишин – 7, а Карпов – 8. Да что там, занявший последнее место Купрейчик и тот одержал 5 побед!

Как уже было сказано, и ничьи могут быть полными жизни. Но не те, которые завершают борьбу на тринадцатом-пятнадцатом ходах…

Почему четырнадцать партий из пятнадцати закончил вничью обычно непримиримый Геллер? Чем объяснить двенадцать ничьих решительного Свешникова?

Конечно же перенасыщенностью чемпионата отборочными мотивами. Дело в том, что помимо обычных условий, по которым часть участников оставалась в высшей лиге, часть попадала в первую, а самые неудачливые – в так называемый отборочный турнир, было еще и дополнительное: семеро получали право выступать в зональном турнире. Это звучит смешно, но, право же, только двое последних, не получавшие никаких привилегий, стали самыми счастливыми участниками турнира – с того самого момента, когда они поняли, что с проблемами отбора у них нет уже никаких проблем.

Да, с отбором был на этот раз некоторый перебор. И это, безусловно, прибавило чемпионату рассудочности и практицизма. Но и в других соревнованиях мотив отбора, становясь лейтмотивом, наносил и продолжает наносить жестокий урон шахматам как искусству.

Между прочим, рискуя вызвать негодование читателя, я возьму на себя смелость сказать, что существуют ситуации, и не столь уж и редкие, когда к разыгравшим гроссмейстерскую ничью или уклонившимся от борьбы не может быть никаких претензий. Я не беру в счет те случаи, когда такая ничья определяла победу в матче на первенство мира. Известно, что Эйве перед началом последней партии матча с Алехиным в 1935 году, когда ему не хватало лишь половинки очка, чтобы завладеть желанным титулом, заявил противнику, что согласен на ничью в любой момент, когда Алехин этого пожелает. Партия была отложена в проигранном положении для Алехина, он предложил ничью, и Эйве конечно же согласился. Нельзя, с моей точки зрения, обвинять Ботвинника за то, что, уступая Петросяну в матче в 1963 году три очка (8 1/ 2:11 1/ 2) и не найдя, по-видимому, в себе сил продолжать борьбу, он пошел на мировую в двух следующих партиях после всего десяти ходов.

Не может быть, разумеется, и претензий к участникам матча на первенство мира (1984/1985) Карпову и Каспарову, которые порой соглашались на ничью после пятнадцати – двадцати ходов – тактика соперников в таком матче определяется исключительно спортивными мотивами.

Но бывают и в соревнованиях меньшего масштаба случаи, когда бесцветная ничья не может быть поставлена в упрек, потому что дает надежды или, более того, обеспечивает выход в следующий этап соревнования.

Самое любопытное, что уклонение от полнокровной борьбы может неожиданно оказаться сильнейшим психологическим средством в достижении спортивной цели.

Перед последним туром матч-турнира претендентов на острове Кюрасао в 1962 году Петросян опережал Кереса на пол-очка. У Петросяна оставался наименее сильный противник – Мирослав Филип, к тому же Петросян играл белыми. К четырнадцатому ходу его позиция была явно перспективнее. Учитывая, что Керес, игравший с Робертом Фишером, в этот момент захватил инициативу и имел уже серьезные шансы на победу, логичным было ожидать, что Петросян предпримет, хоть и избегая риска, попытку выиграть: легче ведь победить в одной партии Филипа, чем потом в матче грозного Кереса. Но тут, к изумлению всех очевидцев этой сцены, Петросян, продумав над ходом сорок минут, вдруг предложил ничью! Филип сначала удивленно уставился на него, потом пожал плечами и с нескрываемым удовольствием согласился.

Итак, типичная гроссмейстерская ничья, и мы, казалось бы, вправе осудить как минимум одного из партнеров, да еще и обвинить его в отсутствии решительности. Но не будем торопиться с выводами.

Петросян при всей его осмотрительности умел быть отважным. И можно не сомневаться, что если бы он пришел к мысли, что нужно обязательно выигрывать, он навязал бы Филипу сложную игру. Но Петросян пришел к иному умозаключению, и его решение было тонким, полным глубокого психологического смысла.

Позиция была такова, что Петросян, хотел он того или не хотел, вынужден был развивать активность на королевском фланге, в то время как соперник начал бы наступать на ферзевом – иной возможности ни у того, ни у другого не было. Игра на разных флангах всегда связана с известным риском, а добровольно идти на риск в последнем туре, где ничья обеспечивала как минимум дележ первого места, Петросян, естественно, не хотел. Вот если бы Филип почему-либо отказался от ничьей, тогда это заставило бы Петросяна осознавать необходимость риска. Словом, Петросян как бы просил Филипа: «Откажись, заставь меня драться!»