Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

Но он – один из авторов изобретений, сделанных в лаборатории асинхронизированных синхронных машин, которой Ботвинник много лет руководил. Эти изобретения запатентованы в США, Англии, Швеции, Японии, ФРГ. Но «Алгоритм игры в шахматы» был переведен самым авторитетным на Западе научно-техническим издательством «Юлиус Шпрингер» (Гейдельберг), причем переводчик Артур Браун дал книге иное название: «Компьютеры, шахматы и долгосрочное планирование». В обоснование этого он написал в предисловии, что название оригинала не соответствует содержанию и Ботвинник это знает.

Действительно, как ни огорчит это, быть может, иных любителей шахмат, научная работа Ботвинника над программой «Пионер» имеет неоценимое значение не для шахмат, а для экономического и иного планирования. Однако интеллектуальные способности и способ мышления машины отрабатываются на шахматах.

Принципиально новое в способе шахматного мышления «Пионера» заключается в том, что, оценивая позицию, он не перебирает все возможные ходы, как другие программы, и не отбрасывает плохое продолжение чисто механическим способом, а думает логически, как человек, то есть отбирает только несколько лучших ходов и отдает приоритет наилучшему.

Творческой вершиной «Пионера» в шахматах можно считать то, что он нашел знаменитую комбинацию с жертвой двух фигур, осуществленную Ботвинником в партии с Капабланкой в знаменитом АВРО-турнире 1938 года, где играли сильнейшие восемь шахматистов мира того времени.

Проигравший сказал, что это была «борьба умов», Алехин, в ту пору уже вернувший себе титул чемпиона мира, считал партию красивейшей в турнире. Но мне кажется более драгоценной похвала хоть и большого знатока, но все-таки не из сонма шахматных богов. Григорий Левенфиш, у которого с Ботвинником были творческие, а иногда и человеческие расхождения, нашел в себе благородство, назвав партию художественным произведением высшего ранга, заявить: «Глубокий стратегический план был увенчан далеко рассчитанными задачными комбинациями. Такая партия, на мой взгляд, стоит двух первых призов…»

Так вот, кульминационная позиция из этой партии была дана для решения «Пионеру». Он долго не мог с ней справиться, пока Ботвинник не заложил в программу понятие о конъюнктурной, то есть относительной стоимости фигур и пешек. Когда «Пионер» это смекнул, он стал рассуждать, как это и было задумано, по-человечески и, хотя и не без долгих творческих мук, создал художественное произведение высшего ранга.

…За свою долгую творческую и спортивную жизнь Михаил Моисеевич Ботвинник побеждал и вместе с тем вел за собой целую плеяду советских и иностранных гроссмейстеров и мастеров.

– Все мы учились у Ботвинника, – сказал как-то Леонид Штейн.

А Михаил Таль однажды откровенно признался:

– Я встречался, наверное, со всеми сильнейшими шахматистами мира, разные бывали ощущения. Играя с Ботвинником, все время чувствовал себя студентом. Мы все – школьники, студенты, может быть, аспиранты, он – профессор.

Да, своих аспирантов (не студентов и тем более не школьников – тут Таль излишне скромничает) профессор Ботвинник держал в ежовых рукавицах – что верно, то верно. Его система воспитания была по-спартански суровой, зато и полезной.

Здесь пора сказать, что многие известные шахматисты учились у Ботвинника в самом прямом смысле – одни, как Марк Тайманов, в Ленинградском Дворце пионеров, другие в его знаменитой школе. В этой школе брали уроки Анатолий Карпов, Гарри Каспаров, Юрий Балашов, Александр Белявский, Артур Юсупов, Сергей Долматов, Елена Ахмыловская, Нана Иоселиани и многие другие. Наверное, я не открою секрета, сказав, что самым любимым учеником был Каспаров, которому Ботвинник долгие годы помогал бесценными советами. Они стали особенно дороги, когда молодой гроссмейстер вступил в борьбу за первенство мира: в этой сфере Ботвиннику с его пониманием всего комплекса сложнейших проблем нет равных.

Есть еще одна, уже нравственная черта в творческом и спортивном облике Ботвинника, которая делает его влияние на молодых шахматистов особенно сильным. В пору шахматного рационализма личность Ботвинника с его неколебимой принципиальностью, непримиримым бойцовским характером служит прагматикам живым укором. Ботвинник никогда не подчинял творчество практическим соображениям, разве что вынужден был считаться с интересами науки. Вот еще в чем тайна тяжелого удельного веса каждого его высказывания о шахматах и шахматистах…

А как быть с колкостями его трудного характера, с его недоверчивостью, нетерпимостью, с резкостью его суждений? На это отвечу так: Михаила Моисеевича Ботвинника можно любить или не любить – это дело вкуса (я, как это, наверное, явствует из всего сказанного, отношусь к тем, кто Ботвинника любит), на него можно обижаться (доводилось это и мне), даже сердиться. Не уважать его – нельзя!

Трудно назвать имя в истории шахмат (а она щедра на таланты), которое вызывало бы столько яростных споров, сколько вызывало в конце пятидесятых годов имя Михаила Таля. Если не считать легендарного Пауля Морфи, который в прошлом веке яркой, но быстро погасшей кометой промелькнул на шахматном небосклоне, да Роберта Фишера, отказавшегося защищать чемпионский титул, ни один шахматист не будоражил так воображение современников, как Таль.

Его стремительный, неправдоподобно быстрый взлет, почти без разгона; фейерверк головокружительных побед, которых другому гроссмейстеру хватило бы на всю жизнь (Талю на них потребовалось три с небольшим года); наконец, – и это, конечно, самое главное, – стиль его игры, предельно агрессивный, предельно рискованный, с каким-то бесшабашным пренебрежением к опасностям – все это ошеломило не только шахматных болельщиков, которые, вообще говоря, легко приходят в возбуждение, но и некоторых гроссмейстеров и мастеров, отнюдь не склонных легко раздавать комплименты. Добавьте к этому интригующий внешний облик – пронзительный взгляд чуть косящих карих глаз, нос с горбинкой, придававший Талю, когда он склонялся над доской, хищный вид, наконец, алехинскую привычку коршуном кружить вокруг столика, когда партнер обдумывает ход…

Пресса, особенно зарубежная, мгновенно подметила загадочность как фантастических успехов Таля, так и его облика. Таля начали называть «демоном», «черной пантерой», «Паганини», намекая на сходство во внешности и на «дьявольское» умение Таля играть «на одной струне», то есть создавать позиции, где все висит на тончайшем волоске.

Кое-кто стал даже всерьез поговаривать, будто Таль обладает способностью гипнотизировать своих противников, заставляя их силою каких-то неведомых магнетических чар избирать неверные планы. Бронштейн, например, прямо называл Таля «чтецом чужих мыслей», таким же как Мессинг и Куни.