Лев Филатов - Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

Разгром не что иное, как авария, крушение, злой рок, он точнее характеризует ему подвергшихся, чем торжествующих. В таком матче легко найти минуту, после которой сопротивление прекращено, остались бегство и преследование. Каждые десять минут — гол, а трибуны не взрываются, гуляет смешок, ждали дра­му с переживаниями, вместо нее комедия с развязкой, известной задолго до конца. И не отзовешься: «Вот это игра!», скорее «Ну и ну!» Не тешат меня разгромы, нет им веры. Да и писать о них неинтересно.

Давно, в 1948 году, сошлись в кубковом полуфина­ле московские ЦДКА и «Динамо». Ничего выше их встреч в те годы не существовало. Стадион перепол­нен. Шел четвертый сезон противостояния этих клубов, каждый знал цену себе и противнику. Матч разыг­рывался под знаком глубокого уважения: напряженно и умно, осмотрительно и с достоинством. Забить ник- то не смог, несмотря на дополнительные полчаса. Ску­чно от этого не стало, зрители сидели тихо, терпеливо, понимая, что перед ними команды, исключившие воз­можность малейших оплошностей и нечаянностей.

На завтра — продолжение. И снова замерший во внимании стадион. Кому же в конце концов удастся решающий эпизод? И тут в ворота «Динамо» — пе­нальти. Демин забил. Тем все и разрешилось.

Уходил я со стадиона глубоко разочарованным. Не помню, за что был назначен пенальти, не в том суть. Не такого исхода ждал: для этого матча он выглядел простоватым, если не глупым.

С тех пор матчи, в которых победу приносит пе­нальти, я числю в отдельном ряду. Не скажу, что во второсортном, просто в отдельном.

Смазанным остается впечатление, когда футболи­ста удаляют с поля. Игра после этого начинает припа­дать на одну ногу. В 1955 году в финале Кубка играли те же ЦДКА и «Динамо». Во втором тайме при счете 2:1 в пользу армейцев судья Николай Латышев удалил с поля вратаря динамовцев Льва Яшина (скандал в благородном семействе!). Замены не разрешались, и в ворота встал, натянув перчатки, полузащитник Байков. Многие на стадионе немедленно приняли сто­рону «Динамо», овациями сопровождали любую удачу Байкова. Игра превратилась в недоразумение. Запом­нилась не победа армейцев, а то, что Байкову не забили.

На чемпионате мира 1966 года наша сборная встре­чалась в полуфинале с командой ФРГ, тогда перво­классной. Немцы повели игру сурово, последователь­но, атака за атакой. И тут заковылял наш полузащит­ник Сабо. Он, как это делалось тогда, ушел на край поля, оставшись для проформы. Я сидел вместе с Вик­тором Александровичем Масловым. И вдруг он мне шепчет:

— Сейчас немцы сбавят, ослабят хватку — их же на одного больше. И нашим полегчает...

Я привык к парадоксам Маслова. Не ошибся он и на этот раз. Пыл сборной ФРГ поутих. Перед пере­рывом с поля был удален Численко. И после всех этих чрезвычайных происшествий, которые должны были вконец обезоружить нашу команду, зафиксирован счет всего лишь 1:2, а в конце даже мелькнул шанс на ничью. И это вдевятером!

Я напомнил матчи, где команды, оставшись в ме­ньшинстве, не дрогнули, свели на нет громадное пре­имущество противника, обратив себе на пользу его размягченность. Можно было бы привести и проти­воположные примеры, когда удаление игрока вело за собой разлад у наказанных и легкий успех тех, кого было больше. Какой бы оборот ни принимало дейст­вие, игра в неравных составах не смотрится; к ней при всем желании не отнесешься всерьез.

Не по душе мне, когда игрок, только что перешед­ший в другой клуб, лезет из кожи вон, чтобы забить тому, где он вырос, провел немало сезонов, где приоб­рел имя. Прекрасно понимаю, что он — при исполне­нии обязанностей, что ему, возможно, хочется что-то там доказать бывшему клубу и тренеру. И все же его радость в случае удачи, со вздетыми к небе­сам руками, я разделить не могу. Спустя два-три сезо­на— не обратишь внимания, но сразу, пока он еще стоит перед глазами в футболке другого цвета, в ряду старых товарищей, его торжество выглядит кощун­ством.

Ничего не доказываю и не навязываю. Усмешки бывалых практиков меня не заденут. Знаю, что гол есть гол, победа в любом случае победа, пенальти входит в свод правил, как и удаление игрока с поля, и футболист не просто вправе, но и должен забивать в ворота команды, где он прежде состоял. И в своей репортерской работе, насколько могу судить, этими личными «категориями» не пользовался.

Пошел на признание без опасений. Что поделаешь, футбол сильнее, чем кажется, сильнее, чем мы подозре­ваем, он позволяет нам узнавать самих себя. В том, что мы любим и не любим, что прощаем и что пробу­ждает злость, в чем стараемся разобраться или от­метаем с порога, проявляется его власть над нами. И наше боление, если честно его оценить, это то, какие мы есть, без прикрас.

Произнесут словцо «болельщик» и думают, что этим все сказано. Когда-то и я так думал: представ­лялось, что мы, болельщики, какая-то особая челове­ческая разновидность, разумеется, прекрасная, веда­ющая то, что неведомо остальным, даже как бы состо­ящая в заговоре против неболельщиков.

А потом стал замечать, что с одним нахожу общий язык, а другого стараюсь обойти, а если деваться некуда, то изнываю от скуки либо от тупости. И нева­жно, сторону какого клуба они держат.

Георгий Павлович Менглет, народный артист СССР, болельщик настолько заядлый, что диву даешься. Его жена, Нина Николаевна Архипова, актриса того же театра Сатиры, однажды нашептывала мне про него: «Представляете, когда мы на гастролях, Георгий Павло­вич города делит на те, где можно купить ваш журнал и где нельзя. Первые он называет «культурными центра­ми», а другие «захолустьем». Говорить с Менглетом — наслаждение. Выразительно махнув рукой, он отстраня­ет как тему свой любимый многострадальный армейс­кий клуб, и обнаруживаешь, что он переполнен добрыми словами о классно играющих командах и мастерах, футбол ему нравится как прекрасное представление, он помнит все хорошее, что было и сорок лет назад, и вчера, голы Боброва, Стрельцова, Симоняна, Блохина. И испо­лнен любопытства — ему и в голову не придет наста­ивать, что играть надо так, а не иначе, делать то и не делать того. Поддакнув разглагольствующему о несове­ршенствах футбола, он постарается вежливо перевести разговор на красивые эпизоды, всплеснет руками: «Боже, какая прелесть, вы помните, как тонко было сыграно!»

А на кого-то другого, будь он доктором наук, генералом, кем угодно, натыкаешься как на надолбы: все-то ему известно, футбола у нас как не было, так и нет, мастера перевелись, в газетах сплошное вранье, Платини — игрочек так себе, и Марадона не очень, а Блохин и вовсе ничего из себя не представляет. В таких случаях приказываешь себе: «Молчи, не взду­май унизиться до возражений!»