Роберт Твиггер - Злые белые пижамы

Как специалист с полной занятостью и преподаватель английского с частичной занятостью, Крис полагал, что современный мир был болезненно поглощен чистотой. Он любил, чтобы кухонные полотенца были хорошо грязными, что позволило бы нам не избежать ежедневной дозы микроорганизмов, необходимых для поддержки наших иммунных систем в первоклассном состоянии. Вместо того, чтобы истреблять полезных бактерий в его рубашках с душком, он предпочитал обрабатывать их специфично пахнущим мужским парфюмом, называемом Mandom, который был всегда доступен во всех японских круглосуточных магазинах 7-Элэвен.

Крис объединился с приветливым Толстым Фрэнком на злополучной ковровой спекуляции в Дубаи. Они приехали в Японию, чтобы попробовать продать персидские шедевры японцам, что было успешным, пока их экономика «мыльного пузыря» не лопнула. Они остались, заманенные легкими деньгами за обучение английскому языку, переписывая и дублируя деловое видео.

Перед приездом в Японию Толстый Фрэнк был, в разное время, иранским борцом-любителем, профессиональным исполнителем танца живота и студентом медицины. Он был иранцем, хотя получил образование в Великобритании, он любил составлять загадочные и бессмысленные предложения только для того, чтобы применить новое слово. «Будет то, как может» — была одна из его любимых фраз.

Толстый Фрэнк имел большой живот и спину, покрытую полностью волосами. «Когда река суха, я отдыхаю», — сказал он как-то. «А когда река полна, я плыву», — он лежал на спине, просматривая учебник японского. Он сделал паузу и повернул страницу. «Прямо сейчас река суха.» Когда ситуация становилась угнетающей, Толстый Фрэнк начинал хрустеть своими пальцами, петь и танцевать танец живота будучи в одних трусах. У него был специальный иранский способ хрустеть пальцами, используя обе руки, что было невероятно шумным. Все его песни начинались со слова guftam. В конце я его спросил как-то, что означало guftam. Толстый Фрэнк улыбнулся. «„Я сказал“», — ответил он. Крис ненавидел стенающие иранские песни, но мне они нравились.

Наша квартира находилась в обветшалом блоке под названием Фуджи Хайтс, месте специфических ароматов, плохих звонков, китайских и корейских иммигрантов, квартала сектантов Сока Гаккай, которые приставали с разговорами к вновь прибывшим и разглагольствовали об обращении в их особенную и государственную Буддистскую веру. Также там был маленький мальчик, который носил прозрачные наполненные воздухом в подошве сандалии со встроенной пищалкой — писклявые игрушки на каждой ноге, он топал не прекращая по балконному проходу, который располагался над нашей входной дверью, не осознавая, возможно, что он обладал самым раздражающим изобретением, известным человечеству. Фудзи Хайтс было невысоким строением, и не в виде горы Фудзи, это были тридцатилетние бараки для утомленных рабочих, работящих муравьев чудесной японской экономики, которые все съехали отсюда в совершенно новые многоквартирные дома с подземной стоянкой, оставив прежние квартиры нищим и иностранцам, которые не возражали против стиральной машины с вертикальной загрузкой, стоящей за передней дверью. Интерьер был темен, окна загораживали огромные многоэтажки с обеих сторон. У нас было две комнаты, каждая 3 на 3,6 метра, или, на японский манер измерять помещения, они были обе размером в шесть циновок.

Циновка — традиционная мера для помещений в Японии, приблизительно в один метр шириной и в два длиной. Большинство комнат были выложены циновками, сотканными из татами, немного эластичного покрытия из рисовой соломы. Одна из наших комнат была выложена шестью циновками татами, в другой был износившийся линолеум. По сравнению с Тессю, самураем-поэтом девятнадцатого столетия, которым я восхищался, мы были богаты. Ему принадлежало помещение всего лишь в три циновки — одна циновка предназначалась для размышления, другая для гостей и третья для его жены и него самого.

Комната с татами была спальней и местом скопления книг. У нас была почти тысяча книг, сложенных у стен аккуратными стопками Крисом, который был заядлым книжным покупателем. Толстый Фрэнк предпочитал заимствовать или «находить» свои книги. Все мы воспринимали чтение как необходимое занятие, как прием пищи; Фрэнк потратил много времени на оба способа поиска книг, таким образом стопки книг становились все выше и выше. Мы должны были соблюдать осторожность, когда ложились спать, чтобы стопки книг не обрушились бы на нас. Каждую ночь мы разворачивали футоны и спали на полу. Каждое утро мы сворачивали их и хранили в углу.

Другая комната была кухней и столовой. Доступ к модульной оранжевой пластмассовой ванне был из кухни, к плохо работающей уборной тоже. У нас было много электронных приборов, которые Толстый Фрэнк выбрал из барахла, выброшенного другими людьми. В Японии подбор мусора очень хорош, потому что люди не имеют достаточно свободного места для хранения старых магнитофонов и телевизоров, когда они заменяют их на новые. Таким образом они часто выбрасывают вещи, которые все еще работоспособны. Толстый Фрэнк негодовал, видя, что хорошие товары длительного пользования пропадают впустую, поэтому он приносил их домой и хранил в своей части комнаты. Спустя несколько дней хранения, мягко акклиматизируя нас к новому уменьшению пространства, он пускал их в общественное пользование. Мы располагали двумя факсами, оба были немного поврежденные, один был пригоден для отправления факса, другой для приема. Два видеомагнитофона — один плохо перематывал вперед, другой плохо мотал назад. Два или три кассетных магнитофона. Два компьютера. Два автоответчика. Наши мнения разделились, когда у нас появилась возможность заполучить микроволновку. Крис чувствовал, что это только больше подтолкнет нас к потреблению японской суррогатной пищи — одноминутной лапши, дружеских гёза быстрого приготовления (начиненных чесноком пельменей) и повторно разогретого якитори (цыпленка на вертеле), от немого человека-якитори, магазин которого располагался на один блок дальше нашего.

Нашей единственной раскачкой в физических упражнениях была стрельба по медлительным тараканам-монстрам, которые кишели в Фуджи Хайтс, из точных копий пистолетов Luger BB. Крис вообще не одобрял этого: «Это даст отрицательный результат — умирающий таракан выделяет гормон, который предупреждает остальных, чтобы они скрывались».

Я чувствовал, что теряю контроль над своей жизнью, что я быстро увядаю, становясь пассивным пятном с ценностью существования, стремящейся к нулю. Другие мои заботы были достаточно унылы: тот факт, например, что мне было тридцать и я был никуда не годен и еще, к тому же, жил с двумя другими парнями, которым также было по тридцать и они также были никуда не годны. Факт, что у меня не было постоянной работы, постоянной подруги или даже хотя бы твердой руки, из за всего того кофеина и никотина, бегущего по моим венам. Факт, что кто-то недавно украл крышку от нашей стиральной машинки, которая, будучи расположенной за пределами квартиры, была особенно уязвима для преступления. Стиральная машинка, из которой убегала холодная вода, была не в состоянии отстирать дочиста воротники моих рубашек, вынуждая меня бросать тень на эту чувствительную к грязи нацию, японская промышленность производила скверные стиральные машинки для домашнего пользования.